Сергей Данилов - Знакомые истории

Повинуясь невесть откуда налетевшим сумасбродным предчувствиям, в мозгу гулом гудит праздник сердца-колокола. Вкручивая каблуки в визжащий наст перрона, идёт он к своему вагону, набрав полную грудь воздуха, без вдоха, без выдоха. Витенька, как всегда, опоздал. Поезд должен был уйти ещё десять минут назад, но либо вокзальные часы врут, либо попросту, на общее счастье, случилась задержка, и, разметнувшись далеко в обе стороны, тёмно-зелёная шеренга вагонов, грязная ещё октябрьской грязью, продолжает мертво стоять на месте, не подозревая, верно, о том, что, в сущности, только его одного и дожидается. Голова и хвост состава потерялись из виду далеко в светлой морозной мгле. За глухими, с зелена стёклами окон, будто через годами отстоенную прозрачность аквариума, поблазнился глубокий взгляд из-под опущенных ресниц, мгновенно поразивший живое живым. Витенька метнулся в сторону аквариумного зазеркалья, полного тёмно-жёлтой воды с подсветкой, где сонными карасями плавали все другие лица: разгадка его вроде необъяснимой жизни вдруг оказалась ужасно близка, – сейчас он поймёт себя по одному только этому лицу, благодаря полноте возникшего внезапно счастья… Но её уже нет, хотя свет случайного взгляда продолжает калиться на сетчатке глаз.

Очень походила на Аньку. Да откуда здесь взяться Аньке? Витенька приехал в городишко на два дня, привёз в военную часть брату-новобранцу два чемодана вещей из дома, и теперь уезжал, довольный свершённой миссией, пустым – в огромном чемодане, который он легко несёт одним пальчиком, лежит только другой, не менее громоздкий, свёрнутый кожаный чемоданище. Здорово ездить налегке! Так что же Анька?

Ничего особенного, просто учатся в одной группе и вместе сидят на лекциях. Как-то на переменке затеяли обычную игру: кто кого пересмотрит не моргнув. Сидели – смотрели всю перемену, а потом ещё и лекцию прихватили. Загипнотизировались. С тех пор часто глядят в глаза друг другу в свободное от учёбы время, и несвободное тоже. У Аньки глаза серые, он их выучил наизусть в подробностях, спроси, всё расскажет, с точностью до количества ресничек. Его уже поднимали преподаватели, устраивали выволочку, что, де, за посмешище здесь устроил? На лекциях надо материал конспектировать, а не… дурью маяться. Не помогает.

Отвернулась? Или просто мираж оконной пыли? Поражённый фантазией не свершившегося, деревянным шагом продолжил свой путь, и снова чей-то взгляд из следующего окна окатил жаром, и всё повторилось, как ныряние в декабрьскую прорубь, полную ледяного крошева. Эти новые глаза – огромные, удивительные, незнакомые. Наверное, он всё же хорош, очень хорош в молодецки расстёгнутом, длинном пальто, с поднятым узким воротником из нерпы. У Витеньки весёлое, чуть порозовевшее на морозе лицо с прямым решительным носом, карие глаза, жёсткие, чёрные, не мальчишечьи усы. Грудь распирает счастье и желание вздохнуть.

Сорвал перчатку, приложился ладонью к чешуйчатой изморози, покрывавшей вагон; невероятное должно произойти немедленно, сейчас же, тут, на месте – слишком много внутри кипящей радости. Запрыгнул в вагон. Тепло как! На всю длину коридора стелется узенькая вишнёво-красная ковровая дорожка с парадными зелёными кантами. Победно отмаршировав по мягкому ворсу до своего купе, не сдерживая улыбки, открыл дверь и легко вошёл. Внутри купе оказалось светло и чисто, как бывает в начале пути в фирменных поездах: салфеточки, занавески, пол ещё не успел высохнуть после влажной уборки. За стеклом неузнаваемо ярко белеет привокзальный парк, отнюдь не заброшенный, но таинственный, романтично-заснеженный. Сиденья мягкие, со светлой кожаной обивкой, кругом поблёскивает никель, он вдохнул, наконец, чувствуя лёгкий, почти неуловимый и приятный запах духов.

Вот оно и случилось! Уже не вагон это – крошечная гостиная, со своей прекрасной хозяйкой, сидящей на правом от входа сидении, у окна. Чуть-чуть – больница из-за холодности казённого блеска металлических покрытий столика, сидений и стен, с дежурной сестрой милосердия. Почти ослепшему от внешнего белого света, теперь на фоне окна и заснеженного парка ему виден только силуэт головы да лежащая на столике рядом с картонкой билета рука, освещена проглянувшим низким солнцем; на запястье свободно держался тоненький узорный браслет, пальцы длинные с розовым лаком на ногтях и нежной кожей.

Вежливо поздоровался, ощущая, как близка ему мягкая подушечка мизинца, к которой хотелось прикоснуться губами, но тут же необходимость в этом отпала – Витенька вдруг начал быстро срастаться с этой прелестной ручкой, оказавшейся где-то глубоко внутри, возле сердца, где она производила безболезненные манипуляции по освобождению пространства, что-то удивительно приятно трогала, перемещала, сразу сливаясь кровью, срастаясь всё в большей степени с ним и уютно погружаясь в него вместе с мягко льющимися по плечам белокурыми волосами, не подходящим для пути театрально нарядным платьем с великолепно оголённой грудью, мягкой мочкой уха, в котором блеснула золотом паутинка серёжки – внутрь, вглубь, и для всего находилось своё единственное, родное место.