Лев Горфункель - Война, любовь и психология

Из показаний Сластениной Марии Львовны (Муси), переданных в организацию YAD VASHEM, Иерусалим, 16 ноября 1996 года: «…Гену отдали в детский дом села Новощербиновка (Краснодарский край), как ребенка, потерявшего родителей. В это время Краснодарский край занимала немецкая армия. Воспитательница этого детского дома Тося решила с младшей сестрой Милой увезти еврейского мальчика от немцев (впоследствии она мне говорила, что еврейских детей немцы сразу отправляли в концлагерь). Тося повезла Гену в Туапсе и всю дорогу учила выговаривать слово „кукуруза“, так как он в детстве грассировал звук „р“. До Туапсе они доехать не успели, так как немцы перехватили беженцев и приказали всем возвращаться на свое прежнее место. Тося на обратном пути отдала Геночку какой-то старушке, так как боялась, что в Новощербиновке за ним придут из полиции, которая могла узнать имена детей, зарегистрированных в детском доме. Так оно и случилось. К моменту ее возвращения уже были составлены списки лиц, подлежащих аресту. К Тосе трижды приходили „за жиденком“, но она заверила полицаев, что он по дороге умер. О том, что мой младший брат находится в детском доме села Новощербиновка, я узнала из телеграммы этой воспитательницы Тоси. Адрес она нашла в медальоне, повешенном мамой на шею ребенка, в котором была записка с моим пугачевским адресом и адресом старшего брата Павла Лейбовича Горфункеля, находившегося на фронте. Но поехать за Геной по указанному адресу я уже не могла, так как Краснодарский край уже частично был оккупирован немецкой армией…»

Так и остался Геня в оккупированном немцами Краснодарском крае. Старушка, которой воспитательница Тося передала Геню, увезла его в свой хутор, где он в конце концов был взят к себе одной женщиной, Верой Максимовной Бурячок. Она была одинокой доброй женщиной, приютила Геню как родного и делала все, чтобы уберечь его от немцев, понимая, что если они найдут этого еврейского мальчика, то сразу убьют его. Поэтому она составила ему «легенду» и заставляла ее заучить. «Главное воспоминание – о том, как учили меня правильно отвечать, если чужие люди будут спрашивать. Она мне говорила: „Если спросят: „Где твой батька?“, говори: „Батьки нету“, а спросят: „Кто твоя мамка?“, говори: „Моя мамка Вера“, а спросят: „Как твоя фамилия?“ – говори: „Бурячок“, а про мамку в Ленинграде молчи, и про Ленинград молчи, а то дядька заберет“. Помню, что уроки были не зря: я действительно отвечал какому-то мужчине, что батьки нет, а мамку зовут Вера. Но все-таки на меня не надеялись и уводили к соседям, когда надо было спрятать от посторонних глаз. Я помню, что ночевал в других хатах, спал на лавке или на печи…»

Так Геню берегли всем хутором до сорок третьего года, когда пришли наши войска. Вера Максимовна была очень одинокой женщиной: «Раньше у них была большая, дружная, работящая семья, много братьев и сестер, нужды не знали. Но в тридцатые годы их семью раскулачили, отняли дом и все имущество, отца, мать, братьев и сестер выслали за Урал. Она одна из всей семьи осталась на Кубани с мужем, который не то бросил ее, не то умер… Больше семьи у Веры Максимовны не было». Конечно, она привязалась к Гене, полюбила его, как родного, и, когда пришли наши войска, усыновила его.

Из показаний Сластениной Марии Львовны (Муси): «Лишь в 1943 году, когда эта территория была освобождена от немцев, мама решилась послать меня на поиски младшего брата. В то время проехать через всю страну без пропуска было невозможно. Поэтому я написала письмо товарищу Сталину о том, что мой младший брат потерян, а от старшего нет писем с фронта, и просила помочь нам с мамой в розыске младшего брата».

Честно говоря, когда я читал эти документы из нашего архива, это обращение к Сталину выглядело в моих глазах таким наивным – с учетом количества таких обращений, которое в то время наверняка было огромным. Поэтому продолжение меня просто поразило:

«Буквально через десять дней я получила ответ за подписью Лурье, в котором говорилось, что мне выдадут пропуск для бесплатного проезда по Краснодарскому краю и предписание местным властям оказывать мне содействие».

Объездив множество сел Краснодарского края, Муся в конце концов нашла брата.

«Я пришла во двор Веры Максимовны утром, но она уже была в поле. Геночка еще спал. На столе был приготовлен целый набор прекрасных продуктов, которых в голодном Пугачеве не видели несколько лет: отварная курица, молоко, сметана, масло, каравай белого – местной выпечки – хлеба. У меня разбежались глаза и слюнки потекли. Мне мама дала в дорогу несколько кусков черного хлеба и несколько луковиц, чтобы менять в пути на продукты. Когда я разбудила братишку, он меня не узнал. Вскоре прибежала с поля Вера Максимовна, которой, пока я шла до ее хаты и расспрашивала людей, уже передали, что приехали забирать ребенка. Она встретила меня очень агрессивно и не хотела отдавать мальчика, ссылаясь на то, что он ко мне не признается. Гена на мои вопросы, знает ли он меня, отвечал на чисто украинском языке: „Ни, наша Муся красна была, во яки косы были, а ты нэ гарна“. Но когда я показала ему фотографии родителей и наши со старшим братом, он схватил мамину фотографию и закричал: „Вези мэна до мамы, до ридной мамы!“ Вера Максимовна была очень расстроена и пыталась меня уговорить оставить братишку хотя бы на время: „У вашей мамы уже и так есть двое, а мэнэ никого нема. Да и голод там у вас в Ленинграде, исты нэчего, а у нас все есть. Нехай хлопец поживет у мэнэ еще, а потом заберете после войны“. Она собрала нас в дорогу. Положила в мешок много прекрасных продуктов, по тем временам целое богатство: две жареные курицы, вареные яйца, огурцы, помидоры и два каравая белого хлеба. Потом договорилась в колхозе, чтобы дали машину до г. Тимашовска. Она проводила нас до машины и плакала, прощаясь с ребенком».