Алона Китта - Затянувшийся вернисаж. Роман из последней четверти 20 века

Дверь нам открыл хозяин квартиры, симпатичный юноша по имени Женя. Вечеринка еще только началась, мы немного опоздали, правда – все уже сидели за столом. Ася наскоро познакомила меня с компанией – там было человек 12 – но я никого не запомнила, да и вообще некоторые подробности этого вечера уже стерлись из памяти, то случилось то, чего и следовало ожидать – я не вписалась в круг Аськиных одноклассников. До сих пор чувствую стыд при мысли, какой дурочкой я им казалась, на сколько интересней, раскованней и эрудированней они были. Я не могла поддержать элементарный разговор и хотя наслушалась в группе про Франсуазу Саган или Альбера Камю, но прочитать не удосужилась. И вообще за всю свою жизнь я читала не то, что эти ребята, песни слушала не те, путешествовала там, где они. Одни сплошные «не»…

И постепенно умиротворение, и покой уходили из моего сердца, уступая место тоске. Женя, хозяин квартиры, сидел рядом, и все время подливал в мой бокал. Эти ребята пили только сухое вино – никакой водки, никаких крепленых вин, это считалось дурным тоном. Сухое вино мне показалось кислятиной – я же раньше не пила ничего, кроме «Лидии». Ну, кислятина и кислятина, вроде забродившего кваса.

А Женя что-то говорил мне прямо в ушко, да так нежно, таким вкрадчивым голоском, был так любезен и велеречив, что на какое-то время я перестала ощущать собственную неполноценность и беседовала с ним, как будто мы были уже знакомы долгое время. Словечко за словечком, глоток за глотком – и вдруг бедная моя голова закружилась и перестала соображать, а язычок начал заплетаться, но не смотря на это, желание поговорить было непреодолимым, и слова так и лились из меня нескончаемым потоком. Женя тем временем обнял мою талию и постепенно придвигался все ближе, но я не обращала на это внимание. Смолк магнитофон, и черноволосый мальчик запел под гитару:

«Пока земля еще вертится, пока еще ярок свет,

Господи, дай же ты каждому, чего у него нет…» 1

Черненький мальчик несколько раз посмотрел в нашу сторону, а потом, подмигнув Жене, начал петь другую песню:

«Вставайте, Граф, рассвет уже полощется,

Из-за озерной выглянул воды.

А кстати, та вчерашняя молочница

Уже проснулась, полная беды.

Она была робка и молчалива…» 2

Кое-кто захихикал и мне показалось, что в этой песне есть какой-то обидный намек, но я решила, что даже если это и так, самое мудрое сейчас – это проигнорировать его. И я выпрямилась, оттолкнув Женю и продолжала слушать песню, в упор разглядывая черненького мальчика. Наверное, вид у меня был тогда довольно наглый, так как, встретившись со мной глазами, он вдруг смутился, покраснел, и даже голос его немного задрожал.

– Так-то! – мстительно подумала я, а Женя опять полез со своими объятиями и зашептал пьяным шепотом:

– Пойдем на кухню, Лида, я угощу тебя коктейлем.

Коктейль я тоже пробовала впервые в жизни – гордо тянула через соломинку и улыбалась Жене. Он был симпатичным, даже красивым, этот Женя – блондин с серыми глазами и черными, как будто накрашенными, бровями и ресницами. Щеки его разрумянились, глаза блестели, он тоже улыбался и также с улыбкой отставил наши коктейли в сторону и предложил осмотреть квартиру. Мы пошли в какую-то комнатку, где горел торшер мягким розовым светом, освещая письменный стол, тахту, покрытую ворсистым пледом, и стелажи до потолка с множеством книг.

– Это моя комната, – сказал Женя.

– Боже мой, сколько книг! – воскликнула я.

Он подошел сзади, обнял меня за плечи и спросил: «Тебе здесь нравится?»

Я еле нашла в себе силы ответить – после выпитого коктейля у меня закружилась голова и я чуть не упала Жене на руки.

Он предложил присесть и я удовольствием опустилась на тахту – ноги уже почти не держали. Откуда-то под руку попалась подушка, я положила на нее голову, но головокружение не прекратилось. Глаза закрылись, а сознание уже куда-то уплывало, и я издали услышала свой голос:

– «Извини, Женя, кажется, я много выпила. Не надо было пробовать этот коктейль.»

Женя ничего не ответил, я чувствовала только его губы возле моих губ, его руки на моем теле и горячее дыхание рядом.

– «Ах ты, моя миленькая, ах ты, моя хорошенькая», – шептал он, расстегивая одну за другой пуговицы на моем платье.

У меня не было сил сопротивляться, но каким-то невероятным усилием воли я собрала в себе остатки семейных принципов и добродетелей, которые осуждали случайные связи, и почувствовала нестерпимо острый стыд, как будто мать незримо присутствовала в этой комнате. Вырвавшись из Женькиных объятий, я поспешила в коридор. Женя пытался меня удержать.