Алона Китта - Затянувшийся вернисаж. Роман из последней четверти 20 века

За треском кипящего масла я слышу веселый Мишин голос: «А ты знаешь, Лида, я продал картину!»

Я отчетливо различаю нотки ликования – не так часто случается ему продать свое творение, поэтому меня так и подмывает спросить, за сколько, но Миша не любит разговоры о деньгах и я ограничиваюсь тем, что говорю: «Я рада. Теперь все у тебя будет хорошо.»

Да, стоило бросать институт и малевать эти бесконечные холсты, если они не приносят материального благополучия. За все время нашего романа я по пальцам могу сосчитать, сколько раз у Михаила покупали картины, но ведь на такие суммы не проживешь. Вечерами Михаил сторожил дачи или разгружал вагоны, а днем упорно рисовал, пополняя ряды холстов у стены и пресекая на корню мои попытки завязать разговор о том, что хорошо бы вернуться в институт, закончить, получить престижную, хорошо оплачиваемую работу.

«Лида, прекрати! Я доволен своей судьбой», – обычно отвечал он, а я не решалась признаться, что как раз для меня и деньги, и престиж имеют значение.

«Слишком дорого я заплатила за свое благополучие», – подумала я, помешивая на сковородке.

Тем временем наступила пора идти на станцию. Миша пошел меня провожать. Было темно. Прошел дождь, но вся вода просочилась в песок, и лишь с иголок сосен иногда срывались тяжелые капли. Мы перебрасывались короткими фразами, а на платформе постарались найти самое неосвещенное место.

«Конспирация!» – про себя усмехнулась я, а в сердце закралась мысль – сомнения: неужели за восемь лет никто не догадался…? На горизонте появились огни – это медленно неотвратимо приближалась электричка. Михаил о чем-то говорил, а потом неожиданно спросил: «Как там моя дочь?» Этот вопрос всегда заставлял меня вздрагивать, так случилось и сейчас, и я постаралась придать голосу как можно больше спокойствия и равнодушия.

«А что дочь?» – ответила я, пожав плечами – «Дочь растет.»

Да, дочь растет, но не заставляй меня чувствовать себя преступницей, Миша! Электричка подлетела с шумом и грохотом. Я торопливо поцеловала его и подбежала к двери, там помедлила секунду, не упустив возможности уколоть на прощание: «А что, Доре Соломоновне не захудеет от такой невестки?» Михаил поморщился, дверь захлопнулась, электричка тронулась. Все.

В детстве меня звали Лида Егорова. Я жила в деревне и была четвертым ребенком из пятерых в семье механизатора Павла Егорова. До 16-ти лет мне только трижды удалось побывать в Ленинграде, ни разу в Москве, не говоря о других городах. О том, чтобы отдохнуть где-нибудь на берегу Черного моря, не только я, но и родители мои мечтать не смели.

Сейчас меня называют Лидия Павловна Воскресенская, я живу в Ленинграде, имею высшее образование, приличную работу в приличном месте, мужа профессора, двоих детей, машину, дачу – да нужно ли перечислять все, что я имею к своим 34-ем годам. Ну и любовника, конечно. Но это особый разговор.

В нашей деревенской школе я училась лучше всех. Учеба давалась легко, и мне казалось, что также легко я поступлю в какой-нибудь институт. Радужные перспективы рисовались в мечтах – Москва и Ленинград, студенческая жизнь, красный диплом, хорошая работа, большие деньги.

Думаю, что родителей подобные мысли не посещали. Трое моих старших сестер учились не шатко, не валко, но повыходили замуж, закончили курсы или ПТУ, а теперь жили в райцентре, навещая родной дом по выходным или во время уборки урожая. А мы с младшим братом – книжники-отличники, моральные уроды в родной семье – задачки с олимпиад щелкали как орешки, книги в сельской библиотеке все перечитали, да и разговоры наши не про обыденное, знакомое. Местные кавалеры не интересовались мною – слишком умная! Мама смотрела с укоризной: Ленинград, институт, а на какие деньги?

«Ученой станешь, Лидуша – найдешь ли время нас с отцом навестить?» – частенько говаривала она. Я молчала в ответ. Только бы выбраться из этой глуши, а там видно будет.

Неожиданно все устроилось само собой. Медаль мне вынуждены были дать – еще бы, 10 лет круглых пятерок, пусть и в сельской школе, чего-нибудь да стоят!

Отец стал зарабатывать побольше, так что тридцатник в месяц мне был твердо обещан. А жить в Ленинграде пригласила к себе тетя Дуся, мамина сестра. Жизнь обещала круто измениться и в лучшую сторону. Перед отъездом в Ленинград я вставала и ложилась с чувством постоянной восторженной радости, даже грязную работу делала улыбаясь – я ничего не замечала, погруженная внутрь себя, в свои мечты. Понятно, что в мечтах я уже была далеко.