Эллина Наумова - Одно к одному. Полина и Измайлов

А в тот поздний вечер в дом понаехали заместители Лени и его друзья, и как-то вдруг все закрутилось. Народу прибавилось, но мешать сыскарям перестали. Пока они с одним разговаривали, второй брался доставить в морг патологоанатома с кафедры, чтобы тело долго не держали. Принимались за второго, первый уходил в курительную и вынимал из кармана айфон. Люди тревожили гробовщиков, священников, портных, гримеров, парикмахеров, поваров, хотя заняться ими можно было и с утра. Но все оторванные от заслуженного за день отдыха до единого изъявляли фанатичную готовность начать трудиться хоть сейчас. Нет, ничегошеньки я в этом мире не понимаю. И, наверное, никогда не пойму.

Домой я вернулась за полночь. Мы с Настасьей оказались очень кстати, потому что в раже организационных хлопот и обсуждения последствий случившегося о Ленке постоянно забывали. Каждый думал, будто ей сейчас выражает соболезнования кто-то другой. В итоге, если бы не мы, сидела бы она одна в спальне, не имея сил даже плакать.

Сначала мы откачивали Ленку словами. Самое идиотское занятие на свете – говорить с тем, кто не может слушать. Хочет, ищет в звукосочетаниях утешения и не находит – все не то, не так, никто страждущего не понимает. Когда до нас это дошло, Настасья вспомнила, что она врач и прихватила из клиники нечто мощно успокаивающее. Его она Ленке и вкатила с чувством. Десять минут ступора, и вдруг наша приятельница порозовела и разговорилась. Она норовила вспомнить всякую минуту, проведенную с Леней, в том числе интимную.

– Ты что ей ввела? Сыворотку правды? Мечту извращенца, практикующего телефонный секс? – тихо спросила я после часа предельной сосредоточенности.

– Поль, я извиняюсь, лошадь с такой дозы давно заснула бы, – сокрушенно прошептала докторица. – Перевозбуждение очень сильное. Давай потерпим, добавлять нежелательно. А то она завтра никакая будет.

– Святое, потерпим, – согласилась я.

Несчастная Шехерезада отключилась на описании тысяча второй ночи с Ленечкой.

– Я предпочла бы этого не знать, – буркнула Настасья. – Скучновато любились.

– Ладно, главное, что им нравилось, чего уж теперь.

– Теперь ничего. А потом новый муж. Она ведь все наследует, Поль, да?

– Она.

– Везет.

– Настя, что ты несешь!

– Ну, подруга, после того, что я сейчас выслушала, Ленку впору с освобождением от брачных уз поздравлять. Имей ввиду, если, расслабившись, она разболталась об интиме, значит, проблемы были именно с ним, проклятущим.

– Знаешь, сейчас она согласилась бы, чтобы эти проблемы длились вечно.

– То сейчас. Поглядим на нее через полгодика.

– Мы не слишком дряни? Сидим возле нее, сплетничаем.

– Не слишком, – отрезала Настасья. – Вот случись тебе завтра в своей газете ее откровения опубликовать, а мне сейчас набить сумку дорогими мелочами из тумбочек, тогда да.

Умей она сомневаться до колик, была бы отвратительным хирургом.

Развозил нас Костя Воробьев. Плотные Настасья и Сергей постепенно растекались по заднему сиденью, и Борис Юрьев услаждал мой слух, то покряхтывая, то попискивая между ними. «Так тебе, Боречка», – злорадствовала я про себя, вольготно устроившись рядом с водителем. Привилегия человека, знающего наизусть нормы ежемесячного привеса и прироста детенышей. Но порадоваться зрелищу сплющенного Юрьева не довелось. Меня высадили первой, чтобы не нервировать полковника.

Мужчины почивали – Севка в своей постели, Вик в моей. Если бы он изволил разложить диван, пока не сморило. Или хоть проснуться от тычков любимой и любящей женщины. У меня был выбор: рухнуть на пол, сползти в квартиру Измайлова и использовать по назначению его кровать или притулиться к одному из спящих. Последнее было быстрее и проще всего. Честно говоря, спускаться на этаж не доставало уже сил, а валяться вместо коврика, на который, пробудившись, полковник спустит ноги, тупости. Севка спит неспокойно, поэтому я выбрала Вика. Но он на непривычно узком ложе брыкался похуже мальчишки. И, как ни старалась я занимать поменьше места, к утру была порядком испинана.

Едва открыв глаза, вместо извинений Вик заявил, что никогда так отвратительно не спал.

– Не верю, милый. А сутками пребывая в засаде или преследуя бандитов? Неужели не доводилось дождаться, когда проснется напарник, и прикорнуть на кафеле в подъезде, в куче голубиного помета на чердаке или на комковатой земле?

Измайлов не удостоил меня ответом и направился в ванную. В знак протеста против выраженного молчанием пренебрежения я приготовила ему холостяцкий завтрак, то есть наделала бутербродов и сварила кофе. Он зарычал, что и не ел столь же плохо никогда. Это было уже явной ложью.