Сергей Баев - Наши в городе. Сборник новелл

– Любезный, не могли бы вы помолчать, а то вы своими глупыми вопросами мне мозг выносите. Я в тишине желаю ехать, тем более, за свои деньги.

– Тысячу извинений… Я думал…

– А вы не думайте, а рулите правильно и на дорогу поглядывайте…

…Кузьмич, сглотнув обиду, заткнулся, поморщился и выругался про себя: «Однако, какие они всё-таки надменные, дерзкие и козлиные, эти долбаные москвичи, как будто в Сибири не люди живут, а быдло».

Вынужденное молчание ненароком спровоцировало таксиста на ностальгические воспоминания о том, как они с женой почти тридцать пять лет назад забурились в Москву на две недели, в первый и последний раз. Столица 1979-го года поразила Ивана Кузьмича изобилием дефицитных продуктов в гастрономах, огромным количеством людей и полным отсутствием пьяных граждан на улицах.

В легендарном Елисеевском гастрономе он с удивлением обнаружил конфеты «Птичье молоко» Томской кондитерской фабрики «Красная звезда», которые в Томске достать практически невозможно. Полки и витрины самого большого магазина в Москве ломились от деликатесов со всей необъятной страны. Понятное дело, – предолимпийский год, полно туристов и иностранцев, коих наглядно пытались убедить в том, что в Советском Союзе практически построен Коммунизм, – показуха откровенная, фальсификация не замаскированная.

Огромная страна от Калининграда до Владивостока горбатилась, надрывала жилы, недоедала, чтобы в Столице было изобилие.

Больше всего тогда поразил Кузьмича Старый Арбат: художники, музыканты, поэты, диссидентский самиздат на каждом углу, песни Окуджавы, Высоцкого, провокационные сувениры и девушки лёгкого поведения, – всё в одной большой куче.

Арбат манил своим невероятным притяжением, поэтому, они с женой почитай каждый вечер рвались туда, как безумные. Также им удалось посетить Бородинскую панораму, Кремль, Лужники, Воробьёвы горы, мавзолей, Большой театр…

Кузьмич чуть было не утонул в сладостных воспоминаниях, когда резкий сигнал клаксона вернул его в горьковатую реальность. Он резко затормозил и заорал: «Куда прёшь, пингвин! Купят права, а ездить не умеют, пидоры гнойные, прости меня Господи».

…Мария Игнатьевна, в свою очередь, тоже оказалась погруженной в приятные, яркие, неизгладимые воспоминания без малого пятидесятилетней давности, когда она и её Саша после второго курса на сенокосе всю ночь занимались любовью в стоге сена. Сухие травинки ласково щекотали нос, запах только что скошенной травы дурманил и без того помутнённое сознание, губы ныли от бесконечных поцелуев, руки устали от продолжительных объятий…

…И вот сегодня исполнилось ровно сорок дней, как Саши нет. Она слишком поздно узнала о его кончине, поэтому, смогла примчаться только сегодня; к тому же, этот печальный день невероятным образом совпал с юбилеем единственной дочери.

Машина остановилось возле ворот загородного погоста; Мария Игнатьевна направилась в кладбищенский офис узнать, где похоронили Александра Сергеевича Бородина. Она вышла довольная и объявила Кузьмичу адрес последнего пристанища когда-то любимого Саши: «Сто девяносто первый квартал, прямо по этой аллее, до конца».

Миновав настежь распахнутые ворота, такси медленно покатило по центральной аллее до нужного квартала, остановилось, и Мария Игнатьевна, как по наитию, направилась к могиле любимого.

– Ну здравствуй, Саша. Извини, что опоздала…

Тишина…

– Так, когда же мы виделись в последний раз? Правильно, в прошлом веке…

Тишина…

– У меня всё замечательно. Думаю, что скоро встретимся… Там, где всем хорошо. Подожди меня немного.

Тишина…

…Прежде чем положить букет на могилу, Мария Игнатьевна пересчитала цветы и выдернула одну розу.

– Вот, Саша, – это тебе, а этот цветок мне. До свидания, любимый, извини, за долгую жизнь совсем разучилась плакать…

Тишина…

Она вернулась к такси и тихо скомандовала: «На проспект Кирова, 148, и побыстрей, я опаздываю, с корабля на бал… Шутка». Кузьмич проникся скорбью и даже не пытался разговорить странную московскую даму.

«…Се-рё-жа, ты бросил её одну в холодном, тёмном, злом городе. Я знаю, что ты ненавидишь мою маму», – орала Елена Александровна.

– Леночка, ну что ты такое говоришь. Я безгранично обожаю тёщу, безумно уважаю её; однако, она в приказном порядке отправила меня домой.

– Если с мамой что-нибудь случится, я не знаю, что с тобой сделаю…

– Лена, Мария Игнатьевна взрослый человек в здравом уме и твёрдой памяти и сама вправе выбирать, как ей поступать.