Алексей Леснянский - Нецелованные

Что 10 км – это уже сама дистанция, а не разминка перед ней.

Что биатлонисты никогда не тащат на спине грузы и не волокут за собой сани с поклажей или хоть колёса от КамАЗов (так называемых раненых).

Что спортсмен, вышедший на официальный старт не в облегающем костюме, а в валенках и полушубке, станет посмешищем.

Что биатлонисты запросто могут себе позволить промазать на огневом рубеже, и за это на них наложат только минутный штраф, а не 10-сантиметровый шов от встречи с мишенью.

Что крики людей в лесу – это далеко не всегда облава на зверя.

Что биатлонную славу норвежца Уле-Эйнара Бьёрндалена, пусть хоть трижды потомка непобедимых викингов, ни один российский спортсмен до сих пор не понизил до славки.

Колонна двигалась молча. Ребята были одеты в белые полушубки, того же цвета ватники, ушанки и унты. Во лбах мальчиков горели шахтёрские фонарики. Световые пятнышки, подобно бурундукам, носились друг за другом по сугробам, запрыгивали на кедры и спины впереди идущих, щекотали звёзды.

Первым, утаптывая снег, шёл Толя Ракитянский – серьёзный шатен с естественнонаучным складом ума, имевший на всё собственное мнение и высказывавший его с достоинством, но без превосходства. Бесстрашный – он никогда специально не искушал судьбу, не выискивал адреналина где не попадя. Отвагой отличался, если так можно сказать, не военной, а гражданской. Словом, он был не из тех, кто со штыком-молодцом добровольно прёт на пулю-дуру или вызывается соединить перебитый телефонный провод в собственной челюсти под огнём неприятеля. Он был из тех, кто всходит на эшафот за свои убеждения: от семнадцати до тридцати пяти лет – за политические, от тридцати пяти до глубокой старости – за научные. Изредка Толя поднимал руку, останавливался и прислушивался. Звенья змейки замирали одновременно с ним, не наползая друг на друга.

Для мальчиков тайга не была тёмным лесом. Они исходили сибирские джунгли вдоль и поперёк и умели охотиться как в богатых угодьях, так и там, где с трофеями негусто. Чтобы добраться до участка, выделенного их улице на зиму 2004-го, курсантам предстояло провести в пути около двух часов. Без единого выстрела. Без проверки силков и капканов. Не укради!

У ребят даже не возникало желания присвоить чужое. До определённых границ вокруг них были не охотничьи угодья, а таёжный зоопарк, сибирское сафари – смотри, но не трогай. Законы, по которым они жили, были ремиксом библейских заповедей (платиновую «десятку» сократили и подкорректировали в соответствии с возрастом и положением ребят). К примеру, за ненадобностью была вычеркнута заповедь «Не прелюбодействуй». Она и без того соблюдалась по определению, так как город населяли исключительно представители мужского пола, среди которых большинство знало о существовании девочек и женщин только из книг и сбрасываемой с вертолётов прессы. Упразднили для бывших детдомовцев и «почтение к отцу и матери», заменив его уважением к старшим. Вакансию Бога из первой заповеди и вовсе оставили открытой, так как город населяли дети разных национальностей; определиться с верой ребятам предстояло позже на курсе «Религии и секты планеты».

В центре колонны шёл друг Толи Ракитянского – рыжий и конопатый Илья Буриков. От быстрого движения, помноженного на простуду, в носу его хлюпало совсем по-весеннему. Сопли он, однако, не распускал. Когда накапливалась критическая масса, Илья зажимал пальцем одну ноздрю, после чего нагнетал давление в другой и выстреливал из неё на снег – да так, что непременно образовывалась проталина. Мальчик был идеалистом. На его лице то и дело появлялась отрешённая улыбка, которой он обрамлял собственные мечты. К примеру, когда Илья узнал, что на Большой земле люди при всей своей многочисленности и скученности нередко страдают от одиночества, то решил изобрести нательный датчик, который бы вспыхивал, когда о человеке кто-нибудь скажет или подумает. Не было ещё ни прибора, ни даже соображений, как его сделать, а Илья уже думал о модификациях датчика. К примеру, на земле было много известных людей, о которых вспоминают постоянно. Мальчик решил, что приборы на их телах должны менять цвет от кипенно-белого до иссиня-чёрного – в зависимости от того, лихом их поминают или добром.

Замыкал колонну зеленоглазый брюнет Серёжа Огрызкин. Весельчак, остряк и шалун, он имел во всех углах постоянную прописку. Его колени знали вкус гороха лучше языка. Серёжина спина была вдоль и поперёк исполосована розгами. Экзекуции мальчик переносил терпеливо, как ямщицкая лошадь: мол, секут да секут, дело привычное. Из презрения к боли он устраивал «в своём клетчатом тылу» целые турниры по «крестикам-ноликам», чем вызывал восхищение у сверстников и наставников. И как лошадь после понукания кнутом бежит быстрее, так и Серёжа после порки шалил изощрённее, острил заковыристее, смеялся звонче, но не из духа сопротивления, а так – от радости бытия. Сейчас мальчик обдумывал план побега на Большую землю. Сбежать он хотел не от плохой жизни – Серёжа любил учителей и товарищей, и они платили ему тем же и даже переплачивали. Причина крылась в другом: не далее как позавчера сорванец вдруг решил, что он уже всё знает и умеет, и ему срочно надо в Россию, как обоим его прадедам-подросткам в своё время просто необходимо было на фронт.