Юрий Студеникин: ЯблоPad. Сборник рассказов

– Смерть ему! – вдруг задрожал цех под натиском голосов толпы.

Пунцовая тройка, так и не закрывая ртов, одновременно повернула голову куда-то вбок и скомандовала.

– Запускай, Изьяр.

Яша перевел взгляд и увидел адвоката и его юную спутницу. Они с хладнокровием опытных хирургов подошли к пульту транспортера и опустили рубильник.

Послышался неприятный внутриутробный звук, что-то в цеху загудело, и Яша почуял – его наполняют воздухом. Чувство было новым, необычным. Ему показалось – он вот-вот оторвется от земли и полетит. Во всем теле образовалась невероятная легкость. Он ощутил внутри необратимые процессы, что-то затрещало, звякнуло, где-то в боку защемило и пошло расползаться. Яша осознавал – еще миг и тогда он лопнет и… окончательно проснулся.

Часы показывали полдень. Яша, даже не позавтракав, засобирался в мастерскую. Шел он с неприятными чувствами.

Но, к его удивлению, замок на двери не висел, да и сама дверь была открыта. Только вот внутри, в сером фартуке и с молотком в руках, его ожидал совершенно другой человек. И тоже кавказец.

От всяческих катаклизмов и уловок работников сапожного цеха, Яшу, как он сам полагал, оберегала квитанция. Ее то он и положил на стойку, сопроводив действие вопросом.

– А Фрунзик где?

Сапожник печально посмотрел на нового посетителя, принял квитанцию и исчез в поисках заказа за ширмой. Оттуда подал голос.

– Заболел Фрунзик. А какую обувь вы сдавали?

– Да, собственно, это не обувь. Куклу сдавал. Такая большая-большая. Для мужчин, понимаете? Дыра у нее была там, где не надо, – понизив голос, произнес Яша.

Из-за ширмы высунулась бородатая физия сапожника. Глаза его походили на только что отчеканенные дореформенные пятикопеечные монеты, столь многозначительна была их округлость.

– Что вы сделали?

– Что? – переспросил Яша.

– Он ведь недавно жену похоронил.

– Я знаю. Я тоже, – зачем-то соврал художник.

– Ну, все! – Воскликнул бородач. – Теперь он ваш заказ не скоро вернет.

И как-то загадочно добавил.

– Если вообще вернет.

Яша не поверил. Он представить не мог, что больше не увидит свою Марину. Не порадуется синевой ее глаз, не ощутит прохладу ее гладких резиновых рук, не удивится призывной шири ее рта. На миг он вообразил девушку в объятиях Фрунзика и чуть не закричал от злобы. Но тут же с ним произошли странные перемены. Он вдруг посмотрел на себя со стороны – солидный тридцатисемилетний мужчина, член союза художников, которого любят бабы и привечает даже сама госпожа Глафира, муж и отец, бегает по каким-то дурацким мастерским, общается с придурковатыми эскулапами шин и ботинок вместо того, чтобы давно купить Изьяру новую резиновую бабу. И от мысли этой ему стало так смешно, что он тут же, не отходя от стойки, начал яростно захлебываться смехом.

Сменщик Фрунзика, видя странные перемены в клиенте (то человек чуть не плачет, то его раздирает истерика иного рода), сопоставил эти факты с утратой мужчиной жены, понял, что имеет дело с глубоко больным и стал куда-то звонить. Говорил по телефону коротко, сухо, по-армянски. Когда закончил, то выбежал вслед за неадекватным клиентом. Догнал Яшу на улице, записал его адресные данные. Еще раз извинился за действия напарника, пообещал исправить оплошность и удалился.

На следующий день, когда обретший ровность духа и эмоциональный покой художник уже собирался в интим-салон за новой резиновой женщиной, в дверь позвонили.

На пороге стоял черноглазый мальчик и держал в одной руке коробку из-под обуви, а в другой черный непромокаемый пакет. Он спросил у Яши – по правильному ли адресу он попал? Получив утвердительный ответ, передал в руки художника посылки и быстро убежал.

Первым делом Яша вскрыл пакет. Там была – ОНА. Даже без положенной по инструкции дозы воздуха в одну атмосферу были видны изменения в облике куклы. Кобальт в глазах совсем переродился в оттенки серого, точно так же утратили свою яркость и волосы, перси модели несли явную печать крепких мужских зубов, такие же следы художник отыскал и на ее ягодицах. Местами виднелись явные следы порезов, но все они были искусно заклеены. Юбка на кукле отсутствовала. Потертость ее превышала допустимые пределы. Взгляд Марины, ее беспредельно открытый рот как бы говорил – я полностью потеряна для общества, я на самом дне. И нечего меня жалеть!

Вновь в душе Яши все заклокотало.

Так унизить бедное резиновое создание! Так издеваться! Столь скоро изуродовать изделие, что по гарантии должно утратить свои кондиции лишь после годового использования?