Дмитрий Девятириков - Незнакомец

Незнакомца это не интересовало. Ему достаточно было увидеть падение. Он даже не дождался приземления прыгнувшего человека. Но он отчётливо слышал звук приземления и вой, что поднялся вокруг. Ему было хорошо известно, что тот мёртв. Всё произошло так, как и должно было произойти. Его время истекло. Его сделка состоялась. Глубоко внутри Незнакомец был счастлив, но внешне никак этого не показывал. Он был рад, что всё прошло гладко, что должник не бросился в бега, что ему не пришлось применять иных методов воздействия. В адрес погибшего он бросил последнюю мысль: «С вами было приятно иметь дело». Затем он посмотрел в небо и произнёс: «Ты всё ещё в них веришь?» Улыбнулся. А после отправился прочь.

В маленькой душной комнате, которую он снимал, было только одно окно. Из окна открывался замечательный вид на кирпичный фасад соседней высотки. Деревянные ставни визгливо поскрипывали от каждого дуновения ветра. Измазанное стекло потрескалось, и одному Богу известно, каким образом оно ещё держалось. Лампа под самым потолком болталась на электрическом кабеле. Налёт покрывал её так густо, что свет от неё больше напоминал свет свечи. Хотя этого было предостаточно, чтобы осветить убогий интерьер этой лачуги. Односпальная панцирная кровать с продавленными пружинами при каждом движении спящего, в унисон с оконной рамой, начинала скрипеть. Даже когда кровать пустовала, пружина провисала по вогнутой дуге, едва не касаясь пола. На кровати лежал изодранный матрац, пожелтевший от времени, и источал затхлый запах от той же старости и сырости, что в этом убогом помещении было предостаточно. Дальний угол комнаты промерзал с завидной регулярностью каждую зиму. Матрац укрывала льняная простынь. Такая же старая, как и матрац. Такая же жёлтая. От былой белизны не осталось и следа. Такая же подранная. Подушка, если то, что лежало на кровати можно назвать подушкой, свалялась, стала комковатой. Сквозь ткань торчали перья. Словно какое-то пернатое стремилось выбраться из этого тканого мешка на волю. Одеяло представляло из себя зрелище так же убогое. Без пододеяльника. Маленькое. Видимо, когда-то оно было детским. Сейчас это ребенку подавать было категорически противопоказано. Грязное и дурно пахнущее, оно его, однозначно, напугало бы. Всё это лежало как попало, было скомкано и не прибрано. Рядом стоял старый пошарпанный стул. Старый. И тоже скрипящий. Он стоял возле стола. Стол на удивление не скрипел. Твёрдо стоял на своих четырёх ножках, верой и правдой продолжал служить. Напротив него стоял шкаф. Двустворчатый шкаф. Одна дверка была сломана, и потому не открывалась, другой не было вовсе. Это богатство занимало почти всё свободное пространство, оставляя для жизни лишь узенький проём от двери до окна. В этих просторах Он и ютился.

Сейчас Он стоял у окна и смотрел в окно. В тот небольшой просвет, что оставался между кирпичным фасадом одного дома и другого. Вечерело. Между фасадами опускался пылающий багряно-золотой диск заходящего солнца. В руках у него золотистого цвета пергамент, чья поверхность исписана каллиграфически точными письменами с завитушками. Он давно прочёл его. Знал содержимое наизусть, но никак не мог решиться. Думал: взвешивал «за» и «против». А когда чаша весов склонялась в пользу «за», он начинал искать себе оправдания. Пытаясь выставить всё так, что это нужда его толкнула, что это не он, а обстоятельства всему виной.

Солнце наполовину скрылось за горизонт. Время поджимало. Как только последний луч погаснет, ему нужно дать ответ. Ответ? Но разве он не очевиден? Ведь всё до тошноты просто. За это убогое жилище через неделю нужно будет снова платить, но денег у него на это нет. Ему едва хватит на то, чтобы не умереть с голоду. С работы его уволили, а на новую с таким послужным списком вряд ли возьмут. Просить помощи не у кого. Но даже если выход и найдётся, и он сможет заплатить. Жить здесь? В этом убогом пристанище? Скоро зима – снова мёрзнуть? Когда голодно и холодно жизнь точно мёдом не покажется. Он это знал. Помощи ждать неоткуда. В этом мире человек человеку волк. Но выжить одному трудно и потому волки собираются в стаи, куда ни за что не примут чужака. Стая попирает чужих и защищает своих. У него этой стаи не было. Но погибать он не хотел. В руках он держал билет в новую жизнь. Стоит только протянуть руку и поставить подпись, и всё это кончится.

Мир не так чист и светел, как о нём говорят. Это жестокое место вовсе не для слабых. Но это ненадолго. В какой-то миг сомнения его оставили. Боль разочарований и неудач лавиной обрушились на него, прижав его к земле так, как небосвод давит на плечи Атланта. Под этой тяжестью все его моральные принципы, голос совести и ростки человеколюбия сломались в один миг. Одиночество. Он ощущал, как оно входит в него и заполняет его пустотой безысходности и кромешной тьмой, где единственным источником света была эта золотистого цвета бумага. Больше никаких колебаний! Он подошёл к столу и поставил подпись. Последний луч света погас.