Александр Стрекалов - Немеркнущая звезда. Роман-эпопея в 3-х частях. Часть 2

Он увидел её – и вздрогнул, опешивший, остановился и замер на половине шага, будто в стеклянную стенку стукнулся лбом. После чего, нервную дрожь ощутив по всему телу, его с головой накрывшую, счастьем и нежностью весь засветился – и произнёс про себя с умилением, будто молитву самую что ни на есть задушевную и скоропомощную прочёл: «Лариса! Милая! Здравствуй! Здравствуй, родная! Вот и свиделись, наконец! Вот и встретились!»… И пуще прежнего загорелся неописуемой радостью изнутри, светлый праздник всем видом и всем естеством растревоженным излучая, которого давно уже не было в нём, который, казалось, забыл к нему и дорогу… И по которому так соскучилась и стосковалась его душа, вся высохла, съёжилась и очерствела.

Вот чего ему больше всего не доставало в Москве, оказывается, – любви! – как сердечко ему моментально шепнуло, – чего, дурилка картонная, он сам себя добровольно лишил по молодости и по глупости. Удивительно, как он сумел прожить без неё целый год! как умудрился, приезжая домой, с Ларисой ни разу не встретиться!

Из-за этого, наверное, и все его муки московские, болезнь, истерия, тоска; отсюда же – и его интернатовская неудача…

Не описать и не передать, понятное дело, что творилось в душе и на лице Стеблова, когда он вдруг Чарскую в коридоре встретил – всю такую цветущую, ухоженную, модно одетую, холёную, сытую и благоухающую, девственно-чистую и непорочную, пышную, сочную и желанную до одури, до жгучей истомы в груди! Красивую и дородную, одним словом, шикарную во всех смыслах даму! Настоящую кралечку!… Встретил – и как бы вторично эту милую, чудную девушку в сердце своё впустил после долгой-долгой разлуки, что с вечностью вполне можно б было сравнить или внезапной смертью. И хотя та их первая после отъезда и внезапного возвращения встреча была мимолётной – пяти-, или шести-секундной всего, – но зато уж и предельно-яркой и запоминающейся – ну прямо как появление шаровой молнии над головой в ясную солнечную погоду! От неё они моментально вспыхнули и загорелись оба как пересохшие в поле стога, чувства прежние, пламенные, сразу же в сердцах воскресив, разлукою их многократно усиливая. И при этом клокочущими эмоциями наполняя грудь, а праздничными мыслями – головы.

Стеблову, встрепенувшемуся и вытянувшемуся в струну, сонные глаза по-телячьи вылупившему и округлившему, лестно было увидеть, что и Чарская вся вдруг зарделась и напряглась, и остолбенела от неожиданности; запнулась, сбавила шаг – и глазищами огненными, широко распахнутыми так в него и впилась, прямо-таки как хищница в жертву вцепилась.

«Вадик! родной! Ты ли это?! Вадик! – без труда прочиталось в её взгляде безумном, жгучем, страстью и праздником до краёв наполненном. – Ты домой вернулся, да?! Ты больше не уедешь в Москву учиться?!…»

В коридоре были галдёж, толчея, и сновавшие по школе дети вынужденно развели-растащили их, в двух разнонаправленных потоках оказавшихся. Но уже через пару-другую шагов они, разошедшиеся, как по команде вдруг остановились и замерли оба, дружно повернулись назад… и опять обожгли-опалили друг дружку огнём ошалелых от счастья глаз, огненную лаву из себя извергавших.

«Вадик! – опять отчётливо прочиталось Стеблову в искрящихся любимых глазах. – Ты вернулся! Господи! Счастье-то какое ты устроил мне!»

«Лариса! – в свою очередь отвечал он ей прищуренным томным взглядом. – Как я рад, что снова тебя увидел! Как рад! Если бы ты только знала!…»

Подольше постоять и порадоваться, посмотреть-полюбоваться друг другом после годичной разлуки им и на этот раз не позволили: начали в спины и плечи толкать шедшие сзади школьники. И они с неудовольствием разошлись, ещё разок оглянувшись по ходу движения и при этом цепко удерживая в голове ту их первую в коридоре встречу, как реликвию оберегая её от посторонних мыслей и тем…

– А тебя тут ждали весь год, – ухмыляясь все-понимающе и лукаво, доверительно сообщил Макаревич Стеблову, когда тот догнал его и рядом пошёл. – Несколько раз ко мне подходила: и прошлой осенью, помнится, когда ты только уехал, и весной, – кивнул он в сторону удалявшейся Чарской. – Всё про тебя расспрашивала: где ты? почему тебя нет? и бывают ли там у тебя, в твоей новой школе, каникулы? А что я ей мог рассказать, посуди? Я и сам-то толком не знал ничего и тебя целый год не видел. Сказал, что ты уехал учиться в Москву и что назад, вероятно, уже не вернёшься… Очень она расстроилась, помнится, когда такое услышала.