Аше Гарридо - Все истории. Кроме романов

Тебя моим ожогом жжет и бьет моим ознобом.

Я умираю третий год, и мы устали оба.

Я верил: проще и нежней мы станем на прощанье,

бесценных предпоследних дней прозрачное звучанье

не исказит ни окрик злой, ни раздраженный шепот.

Двуручной ржавою пилой нам стал последний опыт.

И наболевшись чувства спят, как нарыдавшись – дети.

Я говорил, что без тебя не стану жить на свете.

И я тебя не обманул. Но смерти ожиданьем

я разделил одну вину – на два страданья.

И скоро кончится одно с моим последним сроком.

Тебя не обманул я, но – но предал ненароком.

И вот, за то, что буду жив и виноват недолго,

я стал капризен, зол и лжив, но, знаешь, – ненадолго.

И будешь ты уже не мной когда-нибудь утешен.

Но покидая путь земной, я снова стану нежен.

И мы тогда не вспомним слов, но вместе мы заплачем.

Поверь, что все еще любовь, и не иначе.

– Что это, Ниэсс? Я не помню, откуда это. Я никогда не читал этого. Что это? Это же мой почерк, правда, Ниэсс?

Мне нечего былоответить, но ответить былонеобходимо. Спасла запасная версия.

– Дружочек, мне не хотелось тебе говорить… Мы ехали в Тампу и так получилось… Автокатастрофа. Мне – ничего, но ты же сидел рядом, а место рядом с водителем – самое опасное, ты же знаешь… У тебя было сильное сотрясение.

Получилось.

Самое странное, что никакого раздвоения в моем отношении к нему не произошло. Он стоял с этим листком, написанным другим человеком, то есть, черт, просто человеком, настоящим Хайле – и в то же время он и был тем самым Хайле, который написал и спрятал в библиотеке эти стихи, зачем, уж не знаю. Мне как раз его и хотелось об этом спросить, того, кто стоял передо мной, хотя ясно было, что он этого знать не может.

Может быть, со временем он понял бы больше. Может быть, он понял бы всё. Но пока обошлось. И мы жили, не заглядывая вперед, ни я, ни он, потому что нам было и так хорошо, прямо сейчас.

Тут и грянул запрет. Конечно, все средства массовой информации только об этом и вопили. Одни раздували грязные истории о сексуальной эксплуатации моделей с высокоразвитой психикой – как у частных владельцев, так и в сети публичных домов, другие настаивали, что такое решение – и не решение вовсе, что, раз уж выпустили джинна из бутылки, надо же понимать, что обратно его не загонишь, и лучше запретить производство андроидов вообще (только высокоразвитых моделей / только примитивных моделей / дать высокоразвитым гражданские права / демонтировать всех к такой-то матери / производить только примитивные модели). Обо всем этом дискутировали и раньше. Но только теперь эти проблемы попали в поле зрения Хайле. Сначала он фыркал: не знают уже, чем заняться. Потом завяз. С удивлением обнаружил массу литературы по теме в библиотеке.

– Умеют некоторые собирать хлам! Когда и откуда это всё взялось?

В общем, мы по новой перечитали Бредбери и Шекли, Саймака и Дика. И конечно Кларка с его космонитами. Там есть одна сцена. Главный герой с андроидом находятся в столовой, и для конспирации андроиду приходится сделать вид, что он ест. После андроид объясняет, что у него внутри есть такое приспособление, которое упаковывает абсолютно неповрежденную и стерильную пищу, и предлагает напарнику подкрепиться, если он голоден. Хайле скорчил такую рожу…

В общем, мы всё это перечитали. Только теперь рядом со мной сидел тот самый андроид, оказавшийся вне закона. То еще чтение на такой случай, скажу я вам. И андроид не подозревает о том, что его непосредственно касаются все трагические ситуации, выдуманные сто лет назад, когда человечество только примеривалось к будущему: как оно станет справляться с жутким раздвоением. Андроид, который уверен в том, что он – человек. Самый настоящий счастливый человек. Такой же, как я.

За ним пришли около полудня. Он заканчивал свою новую картину: «Выброшенные бурей на неизвестный берег». Там были изображены мы. Он не мог ничего знать, но он был – Хайле, и он всё чувствовал.

Представить себе только: сейчас ему скажут, что он – всего лишь подделка, робот, двойник, муляж возлюбленного. Заберут на демонтаж, повезут на склад, где сотни таких, как он. Не таких. Он – Хайле, мой живой Хайле, настоящий, любящий, уверенный в том, что он и есть единственный он.

Мне позволили самому сделать это. У меня давно был приготовлен подарок к его дню рожденья – браслет из золотистых камешков с Пресьосы. Он всегда любил блестящие цацки. Наверху, в его мастерской, его рука доверчиво протянулась ко мне, и он закрыл глаза. Но мне хотелось еще увидеть, в последний раз, эти серые, самые серые в мире глаза.