Анна Бердичевская - Молёное дитятко (сборник)

Потом у него это прошло, он пришел в себя. И вырос в бесстрашного и свободного мужчину. Но этот изначальный всеобщий страх… и чувство вины! Боже мой… как же долго, как бесконечно долго это с нами со всеми было!..

Однако самое удивительное в этой истории состоит в том, что Агнию Ивановну Якубову арестовали по доносу директора клуба ВМАТУ капитана Горохова. Это выяснилось на первом же допросе. То, что Горохов донес из заурядных и разумных карьерных соображений, к тому же почти ничего не наврал – так, акценты сместил, – арестованная вполне осознала и не удивилась. Это было по тем временам в порядке вещей.

Но до конца своих дней моя мама не могла понять: зачем в новогоднее послевоенное утро прошедшему фронт и выжившему тихому Анатолию Петровичу Горохову так смертельно захотелось перевалить через бруствер сугроба, ринуться, как в атаку, через полосу отчуждения, чтоб на прощанье заглянуть в глаза и пожать ей руку? Что творилось в его голове, почему светились голубизной его обычно такие скучные, серые глазки?.. Вот тайна… Зачем Иуда целует в уста?

Суд был закрытым. Но в коридоре места не было, и всех свидетелей пустили сразу в зал. «Народу было – как в театре», – много лет спустя вспоминала о суде над Агнией ее подруга детства Ксения, она тоже была свидетель обвинения и зритель в зале.

Маме еще в тюрьме дали прочесть дело, так что она знала, что свидетелями стали все. Стало быть, все, даже мой отец, придут. Агния, как могла, подготовилась. Моя бабушка с передачей прислала свою старинную белую шелковую блузку с отложным воротником, а еще специально связанную для беременной дочери большую запахивающуюся кружевную накидку из синего мулине, она уютно и не без изящества прикрывала плечи и большой живот. Шел восьмой месяц беременности, август наступил.

Когда-то мама мечтала стать актрисой. Не стала в силу многих горьких, а также смешных обстоятельств… Но это было во взрослые молодые годы. В детстве же она любила рисовать и в шестнадцать лет легко поступила в родном городе в художественный техникум. Студенчество оказалось самым счастливым временем, она жила в общежитии в центре города, все студенты как-то да подрабатывали, так что с голоду не пухли, выпускали стенгазеты, ездили на этюды, бегали в театр на галерку, а как-то раз в город приехал Владимир Маяковский, читал стихи и устроил диспут: «Суд над современной поэзией». Он, футурист, был и обвиняемый, и защитник, и судья. Прокурором выбрали местного акмеиста Толстолобова, которого Маяковский стал звать то Лобов, то просто – Толстой. Прокурор-акмеист злился, и почему-то это было страшно смешно моей семнадцатилетней маме. Маяковский легко и блистательно вел процесс, играючи… и подумать никто не мог, что через три года, в тридцать семь он умрет…

Никто, никто ничего не знает.

И вот тридцатисемилетнюю Якубову привезли в суд, прямо из тюрьмы – на ее собственный процесс.

Августовский день, теплый, но не жаркий, небеса высокие, с облачками… Она всю эту свободную синеву и зелень видела минут пять. В «воронке» окон не было, но когда Якубову вели с улицы Дзержинского через двор к служебному входу двухэтажного судебного здания, она не озиралась по сторонам, только в небо глядела, на вершины деревьев. А на вахте моя мама впервые за много месяцев увидела себя в случайном щербатом зеркале на щербатой же стене, и удивительным, неожиданным образом – очень себе понравилась. Беременность шла ей. И отросшие почти до плеч свободно-волнистые волосы были хороши. Но особенно, особенно празднично смотрелись белый отложной воротник из старого чуть кремового шелка и темно-синяя кружевная накидка. «…Не забудь потемнее накидку, кружева на головку надень!..» – запел баритон в душе моей мамы. И актриса, которой она когда-то хотела стать, но не стала, очнулась в ней. Агния просветлела лицом, выпрямилась, да еще и легкий румянец на скулах проступил. Так что даже полусонный дежурный, глянув на Якубову, чтоб сверить с фотографией в деле, совершенно проснулся и долго не мог отвести взгляд. Агния это заметила, чувствуя абсолютное спокойствие и уверенность в себе. Удивительное состояние – беременность. Полная самодостаточность…

До выхода в зал ее провели в небольшую комнату. Там ее ждала симпатичная женщина с ямочками на щеках.

– Я адвокат, – сказала она, роясь в сумочке. – Но для вас – государственный защитник… А прокурор – государственный обвинитель. – Она достала папиросы и зажигалку, закурила и свободной рукой ловко пролистала папки «дела Якубовой». Их было три. В первой допросы, в двух других, толстых – фотографии, письма, блокноты и рисунки, изъятые при обыске. Толстые папки защитница отложила в сторону, а первую начала просматривать с конца, пока не остановилась на первом развороте. На нем чернели отпечатки пальцев и ладоней обеих рук подсудимой. Почему-то защитница их долго разглядывала.