Артур Круг - В долгу у прошлого. Воспоминание и дневниковые заметки российского немца

Я оробел. Хотел что-то объяснить. Но после двух-трех предложений выяснилось, что сам-то я толком ничего не знаю. Не только об отце, но и о том, где мои родители, дедушка и бабушка родились, где и как они жили до войны, как оказались здесь. И только со временем, через годы, передо мною все яснее и очевиднее предстала драматическая судьба немцев, судьба многих моих родственников, отца, мамы и моя собственная.

В школе у нас были классные учителя. Кроме мамы, овладеть русским языком помогли мне Евдокия Ильинична Зубова и Павел Филиппович Плюта, математик – Трифон Илларионович Тимко. Они были моими первыми учителями. В школе Трифон Илларионович наводил на всех нас страх. Пошевелиться на уроке было нельзя. Стояла гробовая тишина, когда он объяснял урок или доказывал теорему. После неудачного ответа он непременно произносил: «Тупица» – и ставил кол. Единицы также стояли в тетрадях по математике, когда обнаруживались орфографические ошибки в текстах условий к решению задач. Прекрасно зная русский язык, он хорошо владел и немецким. Позже, когда я работал в этой школе учителем, он активно участвовал в художественной самодеятельности, великолепно сыграл роль Дикого из пьесы Островского «Гроза». В школе шептались, что он был в плену.

К сожалению, в немецком языке я не преуспел. Дело, видимо, было не только в детском и юношеском максимализме, связанном с войной, но и с тем, что в обстановке жестких и абсолютно несправедливых гражданских ограничений, продлившихся до конца 1956 года, немцам даже разговаривать на родном языке не всегда было безопасно. Помню, когда я учился в пятом классе, мама выпросила у местного коменданта разрешение отвести меня в райцентр в больницу. В городе говорили только на русском, так как говорящие по-немецки вызывали недоброжелательное, скрыто враждебное отношение.

О судьбе моего отца ничего не было известно вплоть до смерти Сталина. Все было покрыто мраком. Высказывались предположения одно страшнее другого. И только 19 июня 1953 года пришло сообщение из военкомата, что отец, находясь на фронте, в августе 1941 года пропал без вести.

Это сообщение не успокаивало, вызывало новые тревоги. Что значит пропал? Как это без вести? Почему никто ничего не знает? Хотелось плакать и звать на помощь. Но кого?

Тогда было невдомек, что пропавших без вести на войне, особенно в начальный ее период, насчитывались десятки, сотни тысяч.

Все эти «проклятые» вопросы о статусе моей мамы, моих родственников как спецпереселенцев, моего отца как «пропавшего без вести» мучили меня всю жизнь, не давали покоя.

Еще учась в Дмитриевской средней школе, где всех старшеклассников буквально заставляли вступать в комсомол, я видел, как некоторые ребята и девушки немецкой национальности по каким-то соображениям никак не поддавались на уговоры. Это относилось не только к верующим учащимся, которых в школе было немало, но и ко многим другим, которые были замкнуты и не участвовали в общественной жизни.

Чувствовать себя спецпереселенцем среди свободных товарищей, друзей было тяжко, унизительно. Хотелось вырваться из этих тисков. Ведь спецпереселенец был социально и морально не защищен. Уповать он мог только на сострадание, на Бога.

Вспоминается случай, произошедший на одном из колхозных собраний в нашем селе, на котором я присутствовал, когда находился дома на летних каникулах. Мне тогда исполнилось пятнадцать лет.

Это было собрание колхозников, где председатель сельского совета с пафосом говорил об огромных достижениях колхозного строя и о том, каким будет наше село к концу наступившей новой пятилетки.

Под одобрительные возгласы присутствующих он отметил, что по плану к концу пятилетки будет построен новый Дом культуры.

И тут я не сдержался и в притихшем зале произнес: «Ого, как долго еще ждать». Эта фраза стоила мне дорого. Я был унижен, растоптан, размазан по стенам. Председатель после получасового нравоучения отнес меня к категории несознательных элементов, таких как «Ого», которые хотели бы поставить колхозную телегу впереди правительственной лошади, не зная о том, что в нашей родной советской стране все идет строго по плану.

Тут надо сразу оговориться: Дом культуры в моем родном селе Николаевке не появился ни за пять, ни за десять, ни за пятнадцать лет. Понадобилось целых четыре пятилетки. А на строительство дороги, соединяющей село с г. Щучинском, еще вдвое больше времени.