Марина Бирюкова - Фамабрика. Гламурная антиутопия

В общем, я страшно обрадовался, когда пискнула вещь, которую я старомодно называю телефоном. Это действительно были они, с Фамабрики, летописцы публичных грёз и индикаторы славы. Каждый, кто работает там, сам имеет не менее трёх воплощений. Они дали мне ещё один шанс, последний. Видимо вспомнили, что все-таки и я один из избранных, не какой-нибудь йоб, из плебеев, чьи предки в своё время отказались от Инъекции. Вот мерзость. Ну ладно, надо сосредоточиться и наконец посмотреть правде, а не отворачиваться от неотвратимой, запрятав подальше свой индикатор харизмы. А правда, самая что ни на есть, вот в чём: через девять месяцев, когда мне стукнет тридцать семь, я погибну окончательно и бесповоротно, так как не буду иметь права оставить после себя полноценного клона, как большинство более. Моих, сик дикта. В нашем городе уровень фамы, который даёт право на создание клона, достигает шестисот харизматиков. Один из самых высоких на Земле – в нашем Питбурге. Когда-то город назывался Петербургом, позднее – Питером, затем толпы иммигрантов переименовали его в Сент-Пит, и когда пришла мысль вернуться к старому названию, оно стало сокращённым, название нашего Питбурга, моего родного города.

Они сказали:

– Лотар!

Я сказал:

– Весь ваш.

Кто-то сказал:

– Не знаю вас.

Другой повторил издалека:

– Несцио вос.

Но я уже был полон надежд.

– Вы в депрессии? – спросили они равнодушно.

– Нет, ин оптима форма, супер-пупер.

– Хорошо. Мы прочли ваше си-ви, десятое по счёту. Мизерабиле дикту, истеричные нотки, надрыв, самобичевание, много непристойностей. И ещё. Почему вы не пользуетесь мини-скриблером? Ваши послания галлина скрипсит.

– Какая Галина?

– Курица написала. Учите латынь, мать вашу (обсцено!).

С латынью у меня, в самом деле, полный мрак. Совсем недавно она стала государственным языком.

– Меа кульпа, – пробормотал я.

– Несцио вос, – опять повторил тот голос из глубины. Сердце у меня замерло. Но другой с отвращением сказал:

– Приглашаем вас на кастинг.

В восторге я записал: «15.30, диес солес, явиться ин персона, ворота девятые „Инферно“, Фамабрика, к Антонию великолепному».

Сам Антоний великолепный! С ликом, намозоленным славой, не сходящий с экранов, третий, а то и четвёртый клон!

Он говорил ещё что-то на латыни, но я понял только, что второй попытки не. Но я был уверен, что выдержу. О фаллацем хоминум спем!

– О, обманчивая людская надежда! – со смехом воскликнула моя подруга Феба.

Бездушная, ненасытная волчица с нежно-розовым язычком и шелковистыми. В свои восемнадцать она ведёт себя так, будто собирается жить вечно. Будто и не понимает, что мне скоро…

– Ваде ретро, Сатанас! Мне надо готовиться к кастингу!

– Подумаешь, – надула она свои, – не забывай, что именно мне ты обязан десятью баллами на твоём индикаторе харизмы.

Она права. Без неё там был бы полный ноль. Ниль де нихило фит, из ничего, как говорится, ничто и… Но мне-то нужно шестьсот харизматиков! Это значит, что на протяжении нескольких месяцев на меня или на моё изображение на экране с интересом, ненавистью и обожанием должны смотреть тысячи зрителей. Харизматики – это свобода, то, что раньше называли богатством, или деньгами, или баблом. На них уже не купишь жратвы (а кому она нужна?), но можно менять их на то, что ещё имеет ценность в нашем мире: изысканные бренды одежды и косметики, возможность путешествовать, антураж для собственной репрезентации или перформанса. В конечном счете, опять для фамы. Фама порождает фаму, но она – непредсказуемая вещь, и все знают, как трудно добиться её, особенно если. Да, если все вокруг озабочены исключительно ею. А закон суров, и, действительно, кому будет нужен твой клон, если и так ни у кого нет желания любоваться тобой ин персона. Фамабрика – колоссальный шанс. Даже если я сам не стану знаменитым, есть возможность появиться рядом с великолепным Антонием, Юлием блестящим, Карлом умопомрачительным, Сиреной, захватывающей дух, и другими, даже подержаться за край их одежд, прошептать пару слов на чистой латыни, чтобы тебя не перебивали резкие окрики «Обсцено! Обсцено!»

– Посмотри на экран! – испуганно воскликнула Феба, – посмотри, какое безобразие!

Глотая пенку для бритья, я неохотно перевёл взгляд на ближайший экран – на потолке ванной комнаты. Эффектно освещённые разноцветными кислотными прожекторами, пугающе торчали руины ещё несколько мгновений назад целого аэровокзала. Из развалин серваторы выносили обезображенные взрывом тела. Как всегда в таких репортажах, кроваво сверкнули два омерзительных крупных плана – мужчина с багряным месивом вместо нижней челюсти и оторванная женская нога, на которой оператор с тошнотворным любопытством задержался на несколько мучительных секунд, прежде чем перевести камеру на её бывшую, находящуюся в шоке обладательницу. Внизу экрана бежали рубиновые буквы, истерично складывающиеся в знакомые гадкие слова: «теракт», «самый крупный за…», «обсцено», «злая рука», «малюм нецессариум»…