Николай Гайдук - Спасибо одиночеству (сборник)

Приходя в себя после «добровольного безумия», Пашка-Пташка маялся необъяснимым чувством – чувством благодарности и чувством какой-то смутной вины. Ему казалось, что он слишком грубо и нетерпеливо, как дикий зверь, овладел этим хрупким созданием. Но женщина время от времени так прижималась к нему, что вскоре чувство вины улетучилось. Птаха руки её поцеловал, – смутно пахли бензином.

Ему хотелось говорить о каких-то высоких материях, чтобы понравиться ещё больше. А заговорил он о вещах довольно прозаичных.

– Давно машину водишь?

– Давно. Да скоро брошу.

– Зачем? У тебя хорошо получается. Лизавета усмехнулась, глядя в потолок. – Сено косить надоело.

– А сено причём здесь?

– Такой у нас порядок. Здесь теперь люднэро сено косят – только шум стоит.

– Совсем ты меня запутала. – Скрипалёв потёр виски. – Что такое «люднэро»?

– Это значит люди – в большом количестве.

– Понял. Люди косят сено. А машины причём? Вы их сеном кормите?

– Ну, да. Наши власти, мудрецы, знаешь, что придумали?

Обхохочешься. Им нужно план выполнять по сенажу, так они состряпали приказ: каждый водитель частного транспорта должен сено сдать государству.

– Ничего себе! – Скрипалёв приподнялся на локте, чтобы лучше видеть милое лицо. – А если не сдашь?

– Не получишь бензин.

– Оригинально. – Птаха опустился на подушку. – Хотя всё правильно.

Теперь Лизавета привстала.

– То есть, как это – правильно? Почему?

Он погладил её волосы, тёмной шалью свисающие на подушку.

– А сколько у тебя в хозяйстве лошадей? Под капотом.

– Ну, там… Сто десять, кажется.

– Вот. Их же надо кормить. Хорошо, хоть план по сенажу. А если бы сказали заготавливать овёс? Представляешь, какая морока была бы этим вашим… люднэро.

– Ой, правда. – Она зазвонисто расхохоталась, запрокинув голову. – Вот спасибо, успокоил сердце амазонки!

Опять они – беспамятно и нежно, молча – лежали, распластавшись в голубой вечерней тишине.

Пхата осторожно руку опустил ей на грудь.

– Никакая ты не амазонка. Знаешь, почему? Настоящие амазонки отрезали себе одну грудь, чтобы сподручнее стрелять из лука.

– Фу, какая мерзость. – Лизавета поморщилась. – Правда, что ли?

Улыбаясь, он пожал плечами.

– Так гласят легенды и предания. – А ты откуда знаешь?

– А я на днях букварь законспектировал.

Опять они смеялись, глядя друг на друга. Хорошо было, просто чудесно. И только странная какая-то тревога, тихо защемившая сердце плотогона, не давала покоя – на подсознательном уровне. Опять ему припомнилась тайга, тёмная глушь, которой заблудился и неожиданно услышал изумительную музыку, и чуть не пропал на болотах, куда завела, заманила нечистая сила – он в этом был уверен.

«Может, стельки поменять да уходить? – Скрипалёв усмехнулся. – Неужели правду говорят, что если стельки сменять – задом наперёд перевернуть, то найдёшь обратную дорогу, спрятанную нечистой силой? Сказки? Или нет?»

Улыбаясь этим странным мыслям, Птаха посмотрел за окно – почудился звук летящего лайнера. И невольно вспомнилось о родительском доме, о сыне. Да, надо лететь. Что он делает здесь? Ведь ничего же не выйдёт из этого якутского романа. Разве такой нужен муж Лизавете? Он же отравлен дорогами и уже не сможет остановиться, чтобы спокойно жить в каком-нибудь одном, даже самом распрекрасном доме. Так зачем же пудрить ей мозги?

Надо бы уйти, а силы нет. Ни силы, ни желания. Как тогда – в тайге, где он надышался болотным дурманом. Да ведь как уйдешь-то, если счастлив без ума, без памяти? Он, может быть, всю жизнь мечтал об этой встрече, о такой вот обжигающей любви, сметающей рассудок, отвергающей всякие железные доводы: так можно, а так нельзя.

Они молчали. Только свечи в тишине «разговаривали», да то шепотком фитилей, словно боясь нарушить очарование редких, волшебных минут, которые, увы, не бесконечны.

Рассудок потихоньку начинал довлеть над чувствами. – Лиза, а чей это дом?

Отвечала она неохотно. – Родителей моих.

– А где они?

– В отпуск уехали. – А кто они у тебя?

– Простые советские труженики. Звёзды с небес не хватают. Он сел, скрестивши ноги под простыней.

– А ты? Чем занимаешься?

– Шаманю понемногу. – Лизавета улыбнулась. – Учусь в Ленинграде, в институте народов Севера.

– А что там изучают?

– Много чего. Языки, например. Финский, хантыйский, саамский. Изучают уровень алкоголизации коренных народов.

– Ну, и каков этот уровень?

– Такой, что наводит на мысль о вымирании.