Николай Гайдук - Спасибо одиночеству (сборник)

Тонкие пальцы, не знающие серьёзной работы, мелко дрожали, когда он заряжал фигуристую трубку – крошки «безобидных благовоний» падали на рубаху, на пол.

Зажигалка раза три вхолостую чиркнула, выскребая синеватые искры. Юноша отбросил зажигалку – спички взял.

После двух-трёх затяжек глаза его неожиданно преобразились. Дурея от «невинных благовоний», Антифик повеселел. Вскидывая голову, дерзко посмотрел на гостя и, закружившись по комнате, расхохотался так, что Полынцеву захотелось уши заткнуть.

– Балдеж! – прикрывая глаза, прошептал паренёк. – Красота для тех, кто понимает!

С каждой секундой всё больше бледнея, пьянея, он терял равновесие – зацепил рукою и вдребезги разбил дорогую хрустальную вазу, стоявшую на столе. Опрокинул деревянный стул с фигурной спинкой, с ножками из морёного красного дуба. Полусумасшедшие глаза его дико и отчаянно блестели.

Выпадая из реального времени, юноша стал лихорадочно куда-то собираться: белую рубаху вынул из комода, брюки, но тут же побросал всё это на пол и опять, самозабвенно присосавшись к трубке, расхохотался – кровавая слюна стеклярусными нитками, подрагивая, медленно стекала на подбородок. Потом, откинув пустую трубку, Антифик закружился белкой в колесе, хватаясь за шифоньер, за шторы – тонкая материя затрещала под потолком и порвалась. А вслед за тем он стал ногтями, точно когтями зверя, царапать цветочки на обоях – на стенку попытался влезть. Упал, затылком едва не ударившись, об угол стола. Сидя на полу, пространно ухмыляясь, Антифик плюнул перед собой.

– Пошёл отсюда на… – Он замахал руками, отбиваясь от наваждения. – Пошёл, гуляй по Питерской! И я сейчас пойду…

Антифик неожиданно вскочил – как на пружинах. Остановившись около открытого окна, тяжело дыша, как загнанный рысак, он помотал гнедой, всклокоченною гривой. Разорвал рубаху возле горла – отлетевшая пуговка под ногами запрыгала. И вдруг – непонятно откуда – в руке паренька затрепетало длинное тонкое лезвие. Развернувшись, он пошёл на Полынцева – нож просвистел возле горла и поломался, наткнувшись на бетонную стенку. Отбросив рукоятку ножа, паренёк посмотрел в раскрытое окно и засмеялся каким-то тихим-тихим и глубоко счастливым смехом сумасшедшего.

И пошёл, пошёл в пространство синего окна, вознамерившись прыгнуть…

И тут с Полынцевым что-то случилось – будто кожу сдёрнули с него.

– Сынок! – закричал он, бросаясь наперерез. – Не надо! Поймав паренька на краю подоконника, он изумился той силе, какая теперь бушевала внутри худосочного юноши – с ним очень трудно было совладать. И тогда Полынцеву поневоле пришлось ударить – почти на поражение. Антифик на минуту потерял сознание и только после этого Полынцев туго связал его, спеленал простынями и надёжно, туго прикрутил к батарее парового отопления – от греха подальше.

Утомлённый борьбою, взопревший от перенапряжения, Полынцев опустился на пол рядом с юношей, обнял его, взлохмаченные волосы пригладил на горячей голове.

Приходя в себя, Антифик замычал, вращая сумасшедшими глазами, готовыми выпрыгнуть из орбит.

– Прости, сынок, прости, – прошептал Полынцев. – Я сейчас вызову скорую. Всё будет хорошо, держись. Я сам не знаю, как я докатился… Прости дурака… Надо ехать в Москву, там закон принимали…

Он трубку снял и позвонил куда-то, с трудом попадая трясущимся пальцем на тёмные кнопки телефона.

– Какого чёрта? – закричали в трубку. – Набирай, как следует! Козёл!

Отстранённо посмотрев на трубку, Полынцев ещё раз набрал номер скорой, адрес назвал – хотя и не сразу, но всё-таки припомнил адрес. И после этого, не находя себе места, обхвативши голову руками, он покружил по комнате и подошёл к раскрытому окну. Не мигая, стеклянно глядел и глядел в разверзнутую пропасть, дышащую сладким холодком погибели. Глядел и думал: «Если долго всматриваться в бездну – бездна начинает всматриваться в тебя».

И вскоре он почувствовал, что это действительно так: медленно, неумолимо бездна начинала звать, манить. Голова закружилась, в висках зазвенело. И через минуту-другую он понял, что готов поддаться этому властному зову – запредельному, никем другим не слышимому. И тогда пришло успокоение. Дыхание сделалось глубоким и ровным. Движения – плавными. Как-то очень осторожно, бережно он снял свой серый плащ, аккуратно сложил. Посмотрев на грязную обувь, хотел разуться, но передумал. Подставил табуретку, подстелил газетку. Ощущая слабость под коленками, медленно поднялся на подоконник. Постоял, обречённо глядя в небесную лазурь, где проплывали редкие обрывки облаков, похожие на силуэты ангелов с полупрозрачными крылышками. Облизнув пересохшие губы, он перекрестился, прежде чем отважиться на последний шаг.