Ольга Шипилова - Поющая собака

– Удар! Удар!

– Какой еще удар? – не понимал Коля.

Но все же пошел взглянуть туда, где толпились люди. На холодном бетонном полу лежал он сам… Лежал на боку, как-то неестественно поджав под себя ноги, с синим, искаженным в уродливой улыбке, лицом, изо рта шла белая пена, она пузырилась и струей стекала на бетонный пол, некрасиво пачкая левый приоткрытый глаз. Над ним склонялись два молодых парня. Он хорошо их знал, и даже любил. Один держал голову, другой растирал руки. «Смотри-ка и не побрезговали!» Коля видел, как приехала скорая помощь, как его тело несли в машину, как возился возле него бледный мастер. А потом все вмиг исчезло… Люди, лица, боль и суета… Все перестало существовать, кроме одного этого единственного дня, кроме огромных испуганных глаз его жены и дочери, кроме сожаления и безысходности оттого, что так и не успел обнять их и попросить прощения. Он становился бледным облаком, и это облако видело, как жена несет ему белые цветы, и облако горевало, что несет она, а не он, Коля, ей – такой родной и близкой, такой одинокой и постаревшей. Если бы только все можно было исправить, если бы можно было остановить стрелки часов, то все могло бы быть иначе! Не лежал бы сейчас в его именной душевой кабинке одинокий кусочек мыла, не стояла бы сиротливая невымытая чашечка с недопитым кофе в цеху на металлическом столе. Все могло бы быть иначе! Могло бы, но уже никогда не будет. Теперь он – белое облако.

Темным утром идут молодые сварщики мимо заводской проходной, шутят и хохочут. Один останавливается, словно наткнувшись на невидимую стену. Это тот, что держал Колину голову на своих коленях. Долго всматривается в пустоту и вдруг улыбается одними глазами:

– Здорово, Мотя! – шепчет он.

– Здорово! – радуется другу невесомое облако и плачет, и молится о нем, и желает удачного трудового дня.

Промозглым ноябрьским утром Аркадий Петрович, облаченный в дорогой серый костюм и строгое черное пальто, плелся на работу. Настроения не было. Заспанные люди спешили на автобусную остановку. Суета раздражала Аркадия Петровича. Он привык к покою. На родной кафедре, где он преподавал уже шестнадцатый год, всегда было тихо. Безразличные к наукам студенты не мешали мерному ходу его мыслей, которыми владела лишь философия и ее самая фундаментальная по значимости и сложная по решению проблема – выяснение сущности бытия. Долгие годы Аркадий Петрович пытался разгадать загадку объективной реальности – космоса, природы, человека. Люди бежали в ноябрьской темноте как черные точки, Аркадий Петрович смотрел на них равнодушными глазами и думал в этот час только об одном: «Вот если бы пошел снег! Тогда бы все изменилось! Можно было бы бесконечно долго изучать его цвет! Ибо цветов белого огромное множество и только тот, кто сумеет заглянуть глубже, увидит в снеге не просто цвет, а смысл всей человеческой жизни!» Но снега не было, как не было и настроения. С мыслями о снеге и причинах плохого настроения Аркадий Петрович, не торопясь, шел на свою непрофильную кафедру медицинского университета. Студенты не любили эту кафедру, еще больше они не любили предмет, который преподавал Аркадий Петрович – философию, и, наверное, не любили его самого. Предмет был скучным, а преподаватель строгим. Аркадий Петрович, в свою очередь, не понимал студентов – уверенных в себе будущих врачей, для которых высокие чувства – это всего лишь химическая реакция, а тело человека – анатомический атлас. Аркадию Петровичу часто казалось, что для современных молодых ребят нет ничего святого, они ни во что не веруют, лишь в свои силы и в безграничные потенциалы биологического организма, имя которому – человек. Осознание этого ужасно огорчало строгого преподавателя, он мучился бессонницей, упрекая самого себя в собственной несостоятельности. Всю ночь перед ним хороводом кружили лица студентов, и он никак не мог понять, что сделать, чтобы растормошить их души, оживить ум, заставить думать, проявлять любопытство, читать.

С коллегами по кафедре были, напротив, совсем иные отношения. Аркадий Петрович их уважал до глубины всей своей ранимой души. Особенно импонировала ему молодая незамужняя Танечка, кандидат филологических наук. Она пришла на кафедру совсем недавно. Преподавала иностранным студентам все хитрости русского языка и была очень горда собой. Аркадий Петрович ее тайно обожал. Хотя для смекалистой Танечки обожания эти никаким секретом не были, и она часто одаривала Аркадия Петровича многозначительным взглядом, от чего коллега сразу же покрывался красными пятнами и в смущении опускал свои часто моргающие редкие ресницы. Аркадий Петрович боялся себе признаться, что влюблен. Впервые женщина увлекла его настолько, что он на лекциях начал думать не о науке, а о стройных ножках Танечки. Семьи у Аркадия Петровича не было. Сначала он учился, до позднего вечера сидел за учебниками, на свидания времени не хватало. Потом начал преподавать, и нужды в любовных отношениях вовсе не осталось. Заботливая мать заменяла всех женщин на свете. Ухаживала, гладила белые рубашки, готовила на завтрак блины, встречала сына после работы во дворе, приносила горячие булочки на кафедру. Казалось, так будет всегда, зачем семья, когда рядом заботливая мама? Но ровно год назад ее не стало. И Аркадий Петрович впервые почувствовал себя настолько одиноким и несчастным человеком, что вечерами в пустой квартире ему хотелось выть. С маминым уходом в душу начало вползать робкое желание обзавестись семьей, детьми, каким-нибудь смешным неуклюжим псом и даже загородным домом.