Дан Борисов: Троглобионт

Егор открыл пачку и улыбнулся. Там не хватало двух папирос. Анна заинтересовалась толстыми необычными спичками. На этикетке был изображен самолетик с коротенькими крыльями, похожий на толстую сигару, Она прочла надпись на этикетке вслух:

– «Истребитель И-16. Сталинские соколы на страже мира». Это намек… только не понятно на что, – она задумчиво чиркнула спичкой и поднесла её горящую Егору, – Хорошие спички.

– И папиросы… сейчас таких не выделывают. А намек это мне… на один чисто теоретический разговор.

А Тихон между тем продолжал:

– … И нет никакой необходимости являться для разговоров в каком бы то ни было материальном теле. И точки перехода не нужны – это можно сделать где угодно.

– А что есть еще такие точки? – научная любознательность всё-таки не давала Анне покоя.

– Есть, почему нет? В Азии две точки: одна на Тянь-Шане, высоко в горах, другая на Телецком озере…

– Алтай… – полувопросительно произнес Егор, вдыхая ароматный дым, – Я был на Телецком озере. Красиво… А на Тянь-Шань дальше нашей границы не продвинулся, но там мне тоже нравилось.

– Это дальше – в Тибете. В Африке одна точка, в Америке – две, даже в Австралии есть, но ею давно не пользовались. Но еще раз говорю – они все не очень-то и нужны, всё равно, чтобы прочувствовать жизнь по-настоящему, нужно эту жизнь прожить. Нужно любить и ненавидеть, не догадываясь о реальной подоплеке всего сущего, нужно попадать в глупые ситуации, – он хитро посмотрел на Егора, – И выкручиваться из них самостоятельно. Нужно воевать и рожать детей… жить, одним словом. Жизнь только кажется глупой и несуразной, на самом деле она интересна и весьма познавательна.

– А как насчет трехсот лет жизни? – хитро спросила Анна.

– Действительно, Тихон, тебе не надоело?

– Это может показаться странным, но нет. Прежде всего, мне проще, чем вам – у животных несколько иное восприятие мира. Мне, например, всё равно на каком языке говорить, я понимаю все, и потом… вы не можете помнить своих снов, так, урывки одни, а я помню всё. Благодаря этому, я могу спокойно совмещать работу в институте с жизнью ворона, а вам приходится при каждом появлении в институте вспоминать… и даже хуже – принимать на веру, то что вам говорят. Обычно я пристраиваюсь поспать где-нибудь на ветке густой елки, засыпаю и всё… я уже на работе.

– Теперь понятно, почему ты всё время опаздываешь.

– Кто никуда не торопится, никогда не опоздает.

– А сколько тебе лет на самом деле? – спросила Анна, как все женщины неравнодушная к этому вопросу.

– Я еще в полном расцвете сил, – ответил Тихон, развернув плечи крыльев, – Как ворону мне всего-то 211, жить еще да жить. Родился я в почтенном семействе воронов, в очень милом лесу недалеко от Нанта. Почтенное семейство переругалось из-за цвета моих перьев, и я еще вороненком пристроился жить у французского крестьянина, ставшего потом отчаянным революционером. У него было бы очень мило, если б не огромное количество гусей. Гнусные птицы, все время норовили обидеть… я с тех пор полюбил есть их печенки.

– Французская революция, – мечтательно протянула Анна, – Это же интересно.

– Ничего интересного. Полный раздрай. Правда для ворона и тут есть преимущество перед людьми – люди голодают, а воронам пир горой.

– Ты что ел трупы? – удивленно спросил Егор.

– А почему нет? Немного мешает двойная психология, но в физическом мире доминируют потребности тела. И потом, труп это труп, после того, как жизнь уходит, от человека или животного остается что-то вроде изношенного костюма. Вы же не стесняетесь есть трупы свиней, птиц, рыб, какая разница? Вы себе не представляете, как аппетитно для ворона выглядят последствия удачного артобстрела, особенно на второй-третий день, когда уже заведутся черви…

– Прекрати, – взмолилась Анна, – Меня стошнит.

– Хорошо, не буду. Собственно, Егор спросил – я ответил. Так вот, после того, как моему якобинцу отрубили голову на Гревской площади, я отправился в Вену с одним аристократом. Потом немного пожил в Англии. А позже опять из Парижа походным порядком перебрался в Россию. Вот здесь действительно было интересно. С 1812 по 1825 год тут было очень весело – брожение умов, эйфория, но я не могу долго сидеть на одном месте. В двадцать шестом году проводил друга в Сибирь, а оттуда маханул своим ходом в Китай, на несколько лет задержался в Тибете. Потом из Индии на английском корабле ушел на Гаити. Оттуда уже вернулся в Севастополь. Большую часть жизни я провел всё же в России. Надо будет как-нибудь засесть, написать книгу воспоминаний… читатель толпой попрет!