Елена Котова - Акционерное общество женщин

Действительно, ни от смятения и сомнений предыдущего вечера, ни от негодования из-за флеш-моба на лицах подруг не осталось и следа. Они дышали только предвкушением праздника. Казалось, еще немного, и они снимутся всей стайкой и понесутся куда-то, в неведомую даль, то ли в ЦУМ, то ли в Третьяковский проезд, примерять наряды, шляпки, выбирать какие-то невиданные, особенные духи, шелковые чулки, туфельки… И непременно шляпки…

– Да, Мэтью, что тут скажешь? «Ты женщина, и этим ты права…» Этим все и сказано.

– Шурик прав, меню сейчас не первостепенно. – Катька, похоже, не слышала, что на галерке говорят мужчины, по ней было видно, что у нее в голове опять крутится что-то, по ее мнению, важное и содержательное.

– Так еще только пять. Есть рано. Ты хочешь нас опять императивами Канта мучить?

– Мне было бы спокойнее, если бы мы сегодня набросали наш манифест. Это основа сценария праздника.

– Так Мурлов его с Владом сочиняют.

– Так они по-вчерашнему сочиняют, а сегодня у нас все по-новому.

– Действительно, как это мы их бросили? – опомнилась Полина. – Они там пишут в корзину, а мы тут наряды обсуждаем.

– Да ничего они уже не пишут, – подал голос Мэтью. – Я им позвонил, они уже сюда едут. Сразу по окончании флеш-моба Колю захватили и выехали. Правда, злые. Разочарованы оба вашим отречением от власти.

– Кто сказал, что мы от нее отреклись? Не надо грязи, – парировала Алена. – Власть – это… как… религия. Ее нельзя объять словом, у нее много смыслов. Власть может быть формализована во властных атрибутах, а может и не быть. Как вера не обязательно должна существовать в форме церкви. Наша власть всепроникающа и всесильна и в то же время неуязвима. Флеш-моб это всем сегодня доказал.

– Конечно, – Полина вспомнила рассуждения Вульфа о Гретхен, – слова это лишь слова. Мы же с юности с Катькой мечтали создать тайное общество. Вот мы его и создали. Могу только привести аналогию с масонской ложей. Всесильная и неуязвимая власть.

– Полина, ты точно Муза! Даже мой императив Канта переплюнула. В таком случае стилистика праздника требует… Ужин заканчивается, все доедают десерты, уже подвыпив, веселые разговоры с прибаутками. И тут из-под свода Итальянского дворика ка-а-к грянет «Ода к радости». И возглас: «Господа, а теперь фейерверк!»

– «Ода к радости»? Гимн Евросоюза? При чем он тут?

– Алена, извини, но тебе все-таки придется вернуться к истокам. «Радость двигает колеса вечных мировых часов…» Шиллер написал это стихотворение для дрезденской масонской ложи. Как ты говоришь: «Ха!» Для тех, кто понимает, конечно.

Все было как виделось Полине и Кате в праздных грезах юности. Вопрос «Что делать?» был решен. Более того, власть подписалась под всеми пунктами переговорного пакета. К Музею изобразительных искусств имени Пушкина подъезжали темные лимузины, милиционеры охраняли улицу Волхонку.

Гости входили и поочередно приветствовали выстроившихся в шеренгу основательниц начиная с Полины. Сверху с балкона белой мраморной лестницы доносилась ария: «Сатана там правит ба-а-ал, там пра-а-вит ба-а-ал…» Гости все прибывали, бандерасы с непроницаемыми лицами неслышно передвигались с подносами с шампанским, с канапе с икрой, креветками, кусочками лангустинов. Вдоль лестниц стояли столы с напитками и блюдами закусок. В Итальянском дворике уже ждали накрытые круглые столы по двенадцать приборов на каждом. Полина не могла не вспомнить четвертый сон Веры Павловны:

– Wohl perlet im Glase der purpurne Wein,

Wohl glanzen die Augen der Gaste…

Действительно, пурпурное вино в тот вечер было на удивление пурпурно, а глаза всех гостей и правда блестели как-то по-особенному. Поток прибывающих гостей начал редеть, основательницы стали перемещаться по залу, разговаривая с гостями. Полина подошла к Вульфу.

– Дорогая Полина Альфовна, вы поистине царица бала. Хотя вспоминаете сейчас, как ни прискорбно, не Гретхен, не других героинь великих произведений немецкой словесности, а этого… Как его зовут-то? Не тот, который в колокол звонил, а второй… Много в вашей стране плебеев, всех не упомнить…

– Полноте, Герман Генрихович. Согласна, что плебей, разночинец-революционер голодный, всю жизнь думал, что делать, а придумал только швейные машинки женщинам раздать и на зонтиках сэкономить. Мелко, но вы же сами сказали о царице. Вспомните его слова: «Что во мне новое, что дает высшую прелесть тому, что было в прежних царицах, оно само по себе составляет во мне прелесть, которая выше всего. Господин стеснен при слуге, слуга стеснен перед господином; только с равным себе вполне свободен человек. С низшим скучно, только с равным полное веселье. Вот почему до меня и мужчина не знал полного счастья любви; того, что он чувствовал до меня, не стоило называть счастьем, это было только минутное опьянение. А женщина – как жалка была до меня женщина!.. Она была в боязни, она до меня слишком мало знала, что такое любовь: где боязнь, там нет любви».