Мария Метлицкая - Ошибка молодости (сборник)

Как все уважают друг друга.

В тестя, Александра Игнатьевича, он был почти влюблен. С нетерпением ждал его с работы – скорее бы налить крепкий чай в стаканы с серебряными подстаканниками и, позвякивая ложечками, начать неторопливый разговор: о политике, газетных заметках, новых открытиях в науке, о достижениях в медицине, о машинах, книгах, армянском коньяке и породистых собаках – обо всем на свете.

Женщины, теща и жена, смотрели в гостиной телевизор. Мужчинам никто не мешал.

Через полгода он стал приносить жене цветы – по субботам, как было заведено в этой семье. Его семье! И он был счастлив, потому что уже почти не вспоминал прежнюю жизнь. И это оказалась одна из составляющих его теперешнего, удивительного, устойчивого счастья. И еще потому, что закончились его ночные кошмары. Навсегда.

Через два года у них родилась дочка. Назвали Софьей.

В полгода маленькую Соню вывезли на дачу – любовно построенную заботливым дедом. Фомин, вспомнив про свои деревенские корни, засадил участок картошкой и прочими корнеплодами.

Вокруг девочки нестройно и неловко суетились бабка и мать, благо, девочка была спокойной. Очень спокойной. И еще… очень некрасивой. Опять некрасивой! И опять – точная копия матери и бабки, словно в этом процессе ладные красавцы мужья снова участия не принимали. Не досталось бедной Соне ни карих, больших и глубоких отцовских глаз, ни буйных его золотистых кудрей, ни прямого, четкого носа, ни ярких, пухлых губ. Ничего! Опять – ничего!

Но, разумеется, это не помешало близким буквально боготворить малышку. Особенно умилялся дед, находя во внучке черты любимой жены и обожаемой дочки.

Из того, что я помню. Шестидесятые годы. Я – совсем кроха, но, надо сказать, очень понятливая. Внимательно ловлю слова взрослых, ушки, что называется, на макушке. Мне все интересно, особенно разговоры про знакомых. Не то чтобы сплетни (это у нас было не очень принято), а так, из серии обсуждений. Я уже в кровати, дверь приоткрыта – я боюсь темноты. Прислушиваюсь к голосам на веранде. Слышу раскатистый Милкин смех, строгий шепот мамы и возмущенный голос бабушки. Улавливаю – тетя уговаривает бабулю «согрешить хотя бы раз в жизни, чтобы было что вспомнить». Бабушка называет Милку беспринципной и мучается, в который раз, вопросом: «В кого она такая? Таких у нас в роду не было».

Мама тоже ругается с сестрой и предлагает ей «не мерить всех по себе».

И опять звонкий Милкин смех:

– Вы обе дуры! Так дурами и помрете!

Еще я помню, что инженер – дядя Саша, муж скучной Аннеты – приходит к нам ежевечерне: бабушка переводит ему статью с немецкого. Они сидят на веранде одни. Мама и Милка уходят к себе – не мешать. Чему? Разумеется, их работе. Тетя смеется над бабушкой, что та ворует у нее помаду и перед приходом соседа втихаря красит губы. А еще потихоньку душится Милкиными польскими духами «Быть может». Я тоже украдкой открываю золотую пробочку и, закрыв глаза, жадно вдыхаю волнующий сладкий запах. А вот душиться боюсь – был такой опыт, и Милка отстегала меня крапивой по заднице.

Перед приходом инженера бабушка печет лимонный пирог и бросает тревожные взгляды на калитку. Я ничего не понимаю – только отмечаю эти незначительные изменения.

Бабушка и дядя Саша долго вычитывают статью, что-то правят в рукописи, и потом бабуля предлагает соседу выпить чаю. Он не отказывается.

– Такие запахи с вашего участка, Мария Павловна! Такие запахи!

Они долго пьют чай из самовара и о чем-то беседуют. Я прислушиваюсь – ничего не слышно. Пытаюсь прорваться на веранду – мама резко хватает меня за руку и уводит на просеку «прогуляться».

Когда мы возвращаемся, инженера уже нет. А бабуля смотрит в одну точку, курит свои папиросы и молчит.

Я уже в кровати и слышу, как она рассказывает маме:

– Он, Таша, сказал: «Вы такая хозяйка, Марь Пална! Какие у вас пироги! А чай какой – аромат невозможный! И чистота такая! А от ваших флоксов просто кружится голова! Немыслимый запах!»

– А ты? – интересуется мама.

– А что я? – удивляется бабушка. – Я сказала, что в пирог просто кладу корицу, в чай – чабрец и мяту. А флоксы… Просто хорошие сорта. Элитные, с выставки…

– Понятно, – грустно вздыхает мама. – Все у тебя «просто». Как всегда. Так просто, что никаких вопросов.

– А ты что хотела, Таша? – удивляется бабушка. – Здесь и вправду все просто. Проще не бывает. Мало ли что кому показалось! Мне, тебе или… ему. Да и возраст такой – стыдно, ей-богу! Жизнь уже прожита, Таша. Хорошо ли, плохо ли, а как есть. Да и вообще – смешно говорить об этом. Смешно и как-то… Некомильфо. Ты ж не Милка, ты ведь со мной согласишься!