Елена Крюкова - Царские врата

Сбросить с себя все иглы и трубки. Сбросить простыни в тюремных, казенных печатях. Голым встать на подоконник. Руки раскинуть. Грязное стекло ногой пнуть. Высадить черную решетку. Вот небо.

Свободен!

Воздух, ветер свистит вокруг. Под ребрами огонь. Внизу горы. Перевалы. Ущелья. Пропасти. Камни острые, белые кости. Горы.

Я тут родился. Я прилетел на родину мою.

Мама! Ты где? В сакле, что приклеилась к нависшей над обрывом скале? Слышу твои крики, они летят из открытой двери. Солнце бьет штыками лучей через рваные, черные тучи. Горбоносая женщина в длинной юбке несет, крепко в дужку вцепившись, ведро. Хочет в саклю внести. Падает. Солнце выплескивается из ведра, течет, заливает порог. Заливает руки чеченки, заливает белые острые камни. Разрыв! Снаряд лег рядом!

По спине женщины течет кровь, а из сакли – стоны.

Мама, не плачь. Не кричи. Я сейчас рожусь.

Я сейчас! Потерпи еще! Я…

Иван Исмаилов умер в тюремной больнице. Врач написал подробный эпикриз. Тюремное начальство похлопотало о похоронах. По домашнему адресу Ивана отправили письмо с извещением о смерти. Его похоронили не по православному обряду, опустив в землю на русском кладбище деревянный гроб, и не по мусульманскому – завернув в чистую холстину, с молитвами, бедное тело. Его сожгли в крематории и закопали, на самом далеком кладбище города, маленькую урну с горсткой серого праха.

– Ну что? Хочешь увидеть свою смерть?

Другая Алена стояла перед ней, смеялась.

Она услышала свой тихий и твердый голос:

– Хочу.

Другая Алена улыбнулась. Протянула к ней руки.

И Алена смело, спокойно вплыла в эти руки, и они обняли, обхватили ее старое тело сильно, нежно и любовно, и внезапно ей почудилось – она маленькая, девчонка, младенчик бессловесный, и ее взяли на руки и крепко, тепло прижали к себе – к большому, теплому живому телу, к широкой груди и горячему животу.

Дыхание над собой услышала – забытое дыхание матери.

– Я поняла, – сказала Алена коротко, выдохом.

– Ты переплыла реку.

– А теперь?

Волосы смешались чернью и сединой. Друг на друга наложились огромные, скорбные глаза. Зрачок вошел в зрачок. Легла ладонь на ладонь, и одним теплом налились груди. Слепились спины, склеились позвонки; и ступни вошли друг в дружку – копейка в копейку: так входят ноги в единственную, по мерке пошитую обувь.

– Родная… я же не могу стать Тобой…

Ее губы улыбнулись тихо и скорбно.

Голос свой услышала издалека:

– Ты Мной уже стала.

Алена увидела: от ее головы, от темени, от лица, от глаз и щек, от выгнутых дивными лодками рук льется во тьму нежный золотой свет, льется вовне, в воздух пустой; и она захотела вдохнуть живой воздух – и не смогла.

И открылась незакрытая дверь.

И вошла в избу Кира, Раисы Захаровой дочка.

Сдернула с головы облепленный снегом платок. Стряхнула снег на пол.

Ловко, быстро скинула с ног маленькие валенки.

Пробежала в шерстяных носках в дом. Позвала:

– Теть Алена! А теть Алена!

Тишина стояла сладко, торжественно, как причастное вино в огромной золотой чаше.

– Теть… Алена…

Прямо в лицо девочки, глядящей вперед остановившимися светлыми глазами, сияла со стены чистым, радостным золотом обновленная икона.

И голые ветви терновника били, били в седое от мороза окно.

– Стрэляй! Давай!

Прицел. Черный крест.

У тебя глаз алмаз.

В прицеле человек. Снайпер. Как ты.

Тебе надо его сбить. Успеть.

Ты убьешь. Успеешь.

Прицелься точнее. Тщательнее. Да. Так.

Все. Нажала курок. Ушла пуля.

– Эй! Алена! Алена! Алена! Шайтан!

Ты ненавидишь ночной бой. Тьму и огни.