Татьяна Чекасина - День рождения

– Они что, за идеи сидят? Но ведь, кажется, то время прошло…

– Для них время никогда не пройдёт, – сострил.

– Не правда ли странно, – вздохнула Полякова. – Ночь, милиция, двадцать первый век… А знаете, Франсуа Вийон все свои стихи написал в тюрьме?

– Ну-ну, эрудированная, – усмехнулся Клековкин, будто быть таковой плохо.

– Моя жизнь ещё не определилась. Я ищу себя…

– А вот это мы слышали! Пьёте, курите, и не только сигареты обычные, но и с «травкой»… Ваша бабушка не одобрила бы такой образ жизни!

– Зря вы обобщаете. Можно искать себя, но иметь вполне чёткие представления о том, где верх, где низ, где правая сторона, а где левая, где чёрное, а где белое. Мой образ жизни! Чем же он плох? Я сижу дома (сочиняю), потом гуляю, развлекаюсь, езжу в гости.

– К кому?

– К своим друзьям, к знакомым…

– Они, ваши друзья, тоже ничего не делают или все наследство получили?

– Ну почему! Некоторые учатся, другие пока ищут себя…

– Понятно. Значит, вся ваша компашка дурью мается?

– Напрасно вы считаете бездельем поиск себя. – Она словно взялась терпеливо обучать пониманию жизни этого занятного, по её мнению, человечка.

Клековкин поразился её наглостью. Как ведут себя в милиции бабёнки? Нормальные, не преступницы? Тише воды, ниже травы! А эта готова своим голосом зычным всему райотделу доложить, что сама она бездельница, а друзья её трутни!

– К вашему сведению, – решил пустить в ход главный аргумент, из-за которого, между прочим, и продолжал, как он считал, следственные действия, – гражданка Евгения Горьковая, – понизил голос до шёпота, – не проживает по этому адресу, – его глаза в этот миг сфокусировались, и это, конечно, испугало подследственную.

– Но она живёт там! Я была у неё на прошлой неделе, вернее, в прошлом месяце… была…

– Назовите фамилию квартиросъёмщика!

– Я… я не знаю.

– Хватит врать, Полякова! Кто вас направил в эту квартиру?

– Никто. Я сама. Я ничего не делала. Отпустите…

– Отпустим. Когда выясним.

Клековкин погремел ключами сейфа, достал оттуда бумажные листки, сколотые скрепкой.

– Вот ознакомьтесь…

Полякова не спешила брать.

– …за тем столиком написано, где ты сесть не захотела.

– Не надо мне тыкать, мы с вами не пили на брудершафт!

– Я не пью и вам не советую. А будете кричать – примем меры.

– Какие?

– Узнаете.

Она взяла эти бумажки, стала читать:

– Зачем вы мне такое дали? – Полякова швырнула бумажки на стол.

– А ты не шуми!

– Не тыкайте!

– Вас тоже нашли в чужой квартире!

– …с мУЗЩиной? – ухмыльнулась она.

– Нет, но квартиросъёмщик не Женя Горьковая, а именно – мужчина. И ответьте мне на такой вопрос: вам известен гражданин Бойко, он же Штырь, он же Банкет?

Полякова расхохоталась.

У Виктора Викторовича пока не было жены. Он хотел жениться на подруге своей сестры, на тихой-тихой «Белой Мышке». Она-то была согласна! Но он… Он, Клековкин, видал баб. Особенно эти хороши. Он словно бы отравился их красотой, их особой одеждой, их красивыми сочными ртами, их весельем, их умением. Нет, теперь ему такую подавай… Он эту «Белую Мышку»-Машку и обнять не хочет, и приласкать не желает. А те, что ржут на весь райотдел… Ух, какие они! Жениться на такой, на криминогенной, конечно, невозможно… Исключено.

Сие противоречие, этот, можно сказать, дуализм Клековкина, и подогревал его раздражение к девице Маргарите Поляковой. Да, кто она есть? Она – как те, что сейчас моют пол в коридоре, у которых ночь предстоит в «обезьяннике». Там они проведут нынешнюю ночь. Будут материться, просить «сигареточку», называть «красавчиком» и «мальчиком» и, в конце концов, он не сможет устоять, и в его записной книжке прибавится ещё один телефончик, ещё один адресок… Полякова – не лучше! Все они одинаковы, кто шатаются по вечерам, кто не сидят с матерями дома, как его сестра Глашка, как её подружка «Белая Мышь»… Глаза Виктора Викторовича опять сбежались к переносице, сфокусировавшись между глаз допрашиваемой.