Рута Юрис: В тени малинового куста

За столом сидела та самая смуглая девушка, что приходила сегодня утром в магазин. Она читала мою книгу и даже не подняла головы, пока Женька суетился, приветствуя меня.

Посередине стола стоял изящный полупрозрачный фарфоровый кувшинчик с букетиком васильков. Я не смогла удержаться от улыбки – не забыл...

Отодвинув для меня стул, Женька представил: «Вот, познакомься, моя дочь, Серафима. Фимочка, а это и есть моя подруга детства».

Я вздрогнула и замерла. Подруга? Он даже моего имени-отчества не назвал!

Девушка искусственно улыбнулась, посмотрев на меня исподлобья, еле заметно кивнула и снова углубилась в чтение, а Женька протянул мне меню и карту вин: «Выбирай!»

– Подожди, – хрипло от волнения сказала я. – Дай, посмотрю на тебя. Сколько же мы не виделись?..

Он осторожно и нежно взял меня за руку:

– Считай. Год 1972, год 2003.

Мне стало неловко, я осторожно высвободилась и не слишком естественно переспросила:

– Неужели 30 лет?

– Я еще приезжал в 91-ом за мамой, но у вас тут был путч, а у меня три дня на все про все. Документы были готовы, а задерживаться у вас тут было страшно.

Он смотрел пристально, словно проверяя, знаю ли я о его тогдашнем приезде.

– Я собирался бросить тебе письмо в почтовый ящик, но не смог тогда, не вышло…

– Почему?

– Да… так получилось.

Я не была уверена, что стала бы читать то неотправленное письмо. Тогда зачем я пришла сюда? Мне вдруг захотелось закурить. Только вот незадача, я не курю и даже для форса не ношу сигарет в своей сумочке.

– Как странно ты говоришь – у вас, у нас. Расскажи хоть, как вы там, – выдавила я из себя.

– Мы теперь вдвоем с Фимочкой в Нью-Йорке, – начал Женька, – мама и Нина Аркадьевна в частном пансионате в Сан-Диего, в Калифорнии.

Женька опять положил свою руку поверх моей. Это была чужая рука, влажная и холодная.

Я искоса взглянула на Фиму, она демонстративно глядела в окно. Осторожно я вытащила свою ладонь из-под его руки, сделала вид, что поправляю прическу и убрала руку под стол.

– А ты была в Нью-Йорке? Волшебный город! – проговорил Женька с энтузиазмом, но смотрел как-то странно.

– Не довелось, – на голубом глазу соврала я, заливаясь при этом краской. – Я Париж люблю.

Женька опустил глаза. Да, врать я не умею.

– Ну, а теперь рассказывай! Мне все про тебя… вас знать интересно! – фальшивым голосом попросила я, глядя в когда-то любимые, а теперь совсем чужие глаза.

Фима хмыкнула, посмотрела искоса, и опять углубилась в чтение.

– Серафима Евгеньевна, – строго сказал Женька, – что-то не так?

– Нет, Daddy, все нормально, – не поднимая головы от книги, сказала Фимочка.

– Знаешь, я ведь в Нью-Йорк не на пустое место ехал, – начал рассказывать Женька, – там у Льва Борисовича давно уже брат жил, Моисей. Он в 45-ом году на американской территории оказался, и когда американцы их лагерь освободили, у него раздумий не было – первым же пароходом в Штаты. Обосновался, дело свое завел – пекарню. Русский хлеб, «Бородинский». Американцы не едят такого, а наши без него не могут. Русских в Нью-Йорке знаешь сколько? Я Фимочке в прошлом году квартиру на Манхеттене купил – так там пол-улицы русских.

Фима искоса посмотрела на меня. Женька говорил и говорил, словно боялся – вдруг я задам ему какой-нибудь вопрос.

Вздохнув, он отхлебнул минералки и продолжил:

– Сначала у Моисея на Брайтоне жили. Да что там жили – ютились! Внизу магазинчик, а на втором этаже две комнатки и крошечная кухня.

Услышав про Брайтон и хлеб, я вздрогнула. Сделала вид, что закашлялась, и пригубила аперитив, который нам уже подали.

– Моисей взял меня к себе заместителем, сам-то уж старый, да после концлагеря ноги стали отниматься… Ну, я курсы специальные окончил. Стал заниматься закупками сырья. Сменил управляющего, кого-то уволил, кого-то нового взял. Дела пошли еще лучше, смог свой счет в банке открыть. Это хороший бизнес. Странно, конечно, сначала было, но со временем привык. Потом Фима родилась, дом свой купили. У меня сейчас шесть магазинов и офис на Манхеттене. Понимаешь, у меня здесь всего этого не было бы. Закончил бы свой МАИ и протирал штаны в какой-нибудь конторе.

Избитая фраза. Я улыбнулась. У него был такой странный акцент. Американо-еврейский. У чистопородного русского Женьки – такой акцент! Словно его кто-то дублирует.

– Ты что смеешься? – спросил Женька.

– Жень, ты разучился говорить по-русски.

– Это жизнь меня разучила, дорогая!

Он никогда не называл меня так. Я собралась с духом и сделала ему комплимент: