Юрий Вяземский - Странный мальчик

– Впрочем, я сильно подозреваю, что вся эта история выдумана моим знакомым, – закончил я свой пересказ. – В любом случае ничто, на мой взгляд, не свидетельствует о том, что этот мальчишка был наделен хотя бы минимальными предпосылками к гениальности.

Молодой человек, который слушал меня с большим вниманием, вдруг как-то странно улыбнулся и возразил:

– Ну, гений – это, конечно, громко сказано. Но в целом очень похоже.

– На что, простите, похоже? – не понял я.

– Это подсознательное предощущение красоты, о котором говорил подросток… В том числе в точных науках, которые, казалось бы, связаны только с логикой. Французский математик Анри Пуанкаре в некоторых своих работах, например, прямо указывает на чувство математической красоты, гармонии чисел и форм.

Я недоуменно молчал, силясь отыскать какую-либо связь между эстетическими воззрениями Анри Пуанкаре и заявлениями странного мальчишки, а мой собеседник продолжал с неожиданным воодушевлением:

– И это беспокойное предчувствие открытия… Многие знаменитые мыслители указывали на то, что у них научному озарению часто предшествовало ощущение, что нечто подобное скоро наступит, хотя они и не знали, каким оно будет точно. Нечто типа: «Я вижу и завтра буду видеть дальше»… Понимаете?

– У знаменитых мыслителей – возможно. – Я понял наконец, куда клонит мой оппонент, и принялся возражать ему: – Но разве может быть подобное предчувствие у тринадцатилетнего подростка, который вместо того, чтобы заниматься, бесцельно шатается по улицам? Что он может «предчувствовать»?

– Туман… Борьба с туманом… Надо же! – задумчиво произнес молодой человек, рассеянно посмотрел на меня, но тут же, словно спохватившись, принялся объяснять:

– Понимаете, каждый видит что-то свое. Французский математик Адамар, например, видел пятна неопределенной формы. Пуанкаре – атомы-крючочки Эпикура, которые вдруг приходят в движение, сталкиваются друг с другом и образовывают сочетания. Генетик Гальтон в процессе рассуждений слышал аккомпанемент слов, лишенных смысла. Более того, он писал, что иногда, добившись в ходе длительной умственной работы совершенно ясных для себя результатов, он испытывал большие затруднения, когда пытался выразить их словами. Эту необходимость перевода мыслей на язык слов он считал одной из наибольших неприятностей своей жизни… Кстати, вы никогда не обращали внимания на то, как вы сами думаете: словами, образами или еще как-либо?

«Как я думаю?.. Да, Господи, конечно, словами! Ведь вот же – словами думаю», – подумал я, но спросил о том, о чем вроде бы совсем не думал:

– Простите, а вы кто по профессии? Наверно, психолог?

– Нет, я математик, – ответил молодой человек. – И у меня то же самое… Я, например, когда обдумываю вопрос, вижу не собственно формулу, а то место, которое она занимала бы, если ее записать: нечто вроде ленты, состоящей из букв, которые невозможно прочесть, как будто они в тумане, как будто я надел очки с сильной диоптрией… Причем в этой формуле буквы немного отчетливее в тех местах, которые мне кажутся более важными… Вы понимаете?

«Все я понимаю! Что вы, физики-математики, удивительно самоуверенный народ. Все-то вам понятно, и все-то вы с поразительной беззастенчивостью беретесь объяснить», – подумал я с такой словесной отчетливостью, что мои мысли предстали у меня перед глазами словно напечатанные на бумаге.

– Да, любопытно, – деликатно заметил я. – Но вот вы, математик, скажите мне: разве мог мальчишка «угадывать» ответ задач, не решая их?

– А почему бы нет! Он мог быть вычислителем. Ведь есть же такие люди, которые способны очень быстро производить чрезвычайно сложные подсчеты, например, почти тут же ответить вам, сколько минут или секунд прошло с начала нашей эры… Естественно, они не столько «считают», сколько «угадывают». Математик Мебиус, например, говорил, что в момент вычисления ему часто казалось, что кто-то невидимый стоит рядом с ним и нашептывает ему на ухо способ найти желаемый результат.

– Ну, ладно, предчувствие, ладно, вычислитель, ладно, ему, дескать, было скучно в школе, хотя…

– Да поймите вы, – вдруг нетерпеливо оборвал меня молодой человек, – что этот мальчишка – сам себе школа! Школа, если хотите, обращается лишь к сознанию и к самым поверхностным его слоям. А мальчишка, судя по тому, что вы рассказали, учился проникать в глубь себя, в свое бессознательное, туда, где все рождается, все эти крючки и атомы, и куда умеют проникать лишь немногие. Вы понимаете?