Лия Киргетова - Голова самца богомола

И мне на неё не будет жалко тратить свою жизнь.

Счастлив буду.

Чувство суррогатности, недостаточности, яснеющее в идеальном пространстве: в совершенном месте, в совершенном времени, с совершенными людьми, – это чувство «всё так хорошо, но почему же именно так и именно сейчас несчастность особо ощутима» – это следствие возможности выбора.

Как бы человек ни вопил о воле, – тотально, стопроцентно живущим, удовлетворённым за глаза и за уши чувствует он себя лишь тогда, когда воспринимает какой-то момент, срок, как «обстоятельства, которые выше меня», как «у меня нет выбора», как хаос, хаос объективной, доказательной вроде бы, невозможности отказаться.

Когда он подчинён любви, действию, событию, идее. Когда возможность мысли: «А ведь я могу прямо сейчас легко отказаться от этого» не отравляет ему существование.

Так кто-то, сидя на приокеанской веранде – музыка – пузырьки в бокале – ветер мягкий – рука на плече – на бедре – гегеге – думает: а вот был бы сейчас рядом по-настоящему любимый. И всё отравлено.

Так, получающий премию-хвалу-повышение-два притопа, три прихлопа, думает: а вот было бы это по-настоящему моим делом. Так – с любым райским баунти-местом, когда возникает мысль о не-по-настоящему моём доме. Отравлено всё моментально.

Умение отравить – даже так: невозможность неотравленности – это и есть то, что отличает удовольствие от радости. Удовольствие – не та радость. А та радость, та жизнь – это, почему-то, когда нет возможности стать в какой-то – в любой – по моему хотению – момент безразличным созерцателем себя в ситуации. Только одержимый тотален и настоящ. Истинная сытость рабства. Детства.

Оно и понятно – зная себя, трудно доверить ответственность за выбор такому ненадёжному, слабому, противоречивому и не имеющему ответа ни на один по-настоящему важный вопрос существу. Любая доказательная сила – от мистического чуда до бытового несчастья удивительным образом ввергает в состояние комфорта безответственности.

Я был привязан, я был в поганой донельзя ситуации, противнее, мерзее, наверное, не было ничего. Унизительнее. Но вовлечённость, острота, адреналин – они были настоящими. И сейчас, когда всё позади, я думаю о разочаровании. Вот прямо сейчас. Скучно возвращаться в предсказуемое.

Удивительно, как такая пустяшная никчёмная субстанция, наполненная детскими страхами, скукоженным либидо, не имеющая ни малейшего представления о том, зачем она живёт и чего она по-нестоящему хочет, способна тратить килотонны энергии на отстаивание своих как-бы-принципов и предпочтений, на защиту как бы границ и как бы интересов.

Каждый может пять часов кричать другому в лицо, защищая детальки конструктора эго, а затем за секунду растеряться от мысли: а я не знаю, кто я, зачем я?

Душ принял, кинул одежду в стиралку, всё снял, как заражённая одежда, порошка сыпанул побольше. Кофе выпил зачем-то. Не стал дожидаться, когда достирается, завалился спать. Агния так и не перезвонила, неужели здоровый сон победил истерику на этот раз?

Подъехал к дому Агнии. Тёмные окна. Спит, значит. Дурочка она, конечно, но что уж. Не на аборт же вести теперь. Будет как будет. Жизнь мудрее меня.

Купил молока, свежих круассанов с миндалём, любимых её.

Звонил-звонил в дверь – не открывает, и трубку не берёт.

И уже доставая ключ из портфеля, я всё понял, понял по какой-то иной тишине, по ледяному мёртвому сквозняку из замочной скважины. По необычно запертому – на все четыре оборота – снаружи – дверному замку.

Ещё не успев зажечь свет и увидеть на полу в коридоре, у входа в гостиную, молоток.