Елена Вернер - Купальская ночь

Последний раз Катерина была тут ровно половину жизни назад, семнадцать лет из прожитых ею тридцати четырех. Но первую половину жизни она гостила тут каждое лето. Сначала у бабушки Тоси с дедой Димой, потом, после смерти деда, у одной бабушки. С тех пор, как выяснилось, Пряслень не слишком изменился. На том же месте районная администрация, выкрашенная в бело-розовый, на той же площади рынок. Однако, большой гастроном на рыночной площади, на крыше которого, как и прежде, сидели сотни голубей, теперь превратился в универсам, как в большом городе: с тележками и раздвижными дверями. Правда, фотоэлемент уже не работал, и, чтобы войти, пришлось сперва потоптаться, ожидая от техники реакции, и только потом рассмотреть обычную дверь рядом. В гастрономе Катерина купила продуктов и воды и спросила кассиршу, где можно приобрести дверной замок. Продавщица смерила ее непонимающим взглядом:

– В хозтоварах.

– А хозтовары… где?

– У Юркова, – и, сообразив, что Катерине это ничего не сказало, добавила:

– А, через дорогу, за цветочным. Только сейчас там уже все закрыто, они до четырех.

Ну да, точно. Здешние магазины закрываются рано, это не большой город, где можно и в полночь ходить за покупками. Рынок с самого утра до полудня. Хозтовары вот до четырех. Чудо, что этот супермаркет все еще открыт. Что ж, придется подождать до утра, а пока ночевать без замка.

Упаковывая продукты в пакет, Катерина поймала полный любопытства взгляд кассирши. Не желая давать ей времени на припоминание своего лица, Катерина сгребла покупки и быстро вышла.

От приближающейся ночи веяло холодком. Здесь, на юге, еще почти не чувствовалось, что наступил сентябрь. Все такие же зеленые деревья и яркие цветы на клумбах и в палисадниках. Но с наступлением вечера жара начинала быстро спадать, не то, что в июле, когда и под утро не отступает липкий зной.

Дойдя до дома, Катерина юркнула в дырку забора уже безо всякого трепета. Утренние переживания при свете догорающего дня казались ей едва ли не забавными. Жизнь вообще имеет обыкновение быстро перекрывать старые чувства новыми, – подумала она про себя. – Жизнь нельзя сдержать. К счастью для всех нас.

Свеча за ее отсутствие сгорела меньше чем на треть, распространив по комнате свой коричневый аромат. Катерина распахнула окно, рискуя напустить комаров, устроилась на спальнике и с аппетитом перекусила принесенным сыром с хлебом, глядя, как солнце уходит за горизонт. Она всегда любила ночь больше, чем день, и с самого детства обожала сидеть на подоконнике этой комнаты, глядя сквозь ветки вишни на закат за рекой.

Погода была совершенно безветренная, и уже начинали таинственно трещать ночные цикады. Ни с того ни с сего свеча вдруг стала чадить и искрить, будто в нее брызнули жиром. Пришлось даже наклонить ее, чтобы распределить парафин, но пламя все равно не выравнивалось. Катерина решила погасить ее – она как раз подумывала над тем, что пора наведаться к Оле до наступления темноты, чтобы потом не бродить в потемках. Надо поблагодарить добрую женщину за гостеприимство и еще раз уверить, что она прекрасно устроилась и здесь. Задув огонь, Катерина бросила взгляд на окно и оцепенела.

В комнате она была не одна.

На подоконнике, забравшись с ногами и поставив подбородок на колени, сидела девушка и смотрела на закат. Ее лица видно не было, но весь силуэт вырисовывался на фоне светлого розовато-синеющего неба графически четко. Узкие, чуть поджатые плечи, скрещенные тонкие лодыжки, безвольно опущенная рука с голубым незабудковым браслетом на запястье. Волнистые волосы, спутанные речной водой и ветром, спадают до самой талии, точнее, до подоконника.

Катерина никогда не видела эту девушку в таком ракурсе, но ей не понадобилось и секунды, чтобы узнать ее.

Потому что это была она сама.

Сад опрокидывался к реке.

Катя сидела на подоконнике и представляла, что, если уронить на бок ковшик с гречкой, то крупа высыплется на стол ровным склоном – точь-в-точь их сбегающий к реке сад. Как будто его тоже кто-то опрокинул. Небо на западе, куда выходило окно небольшой вытянутой комнатки, полыхало красным заревом. Солнце только-только село в пышные кучевые облака, перевалившие через горизонт.

Катя подумала о бабушке Тосе, маминой маме. Это так странно, так непостижимо – на небе загораются первые звезды, в траве перестали стрекотать кузнечики, и на их смену приходят цикады, оконное стекло задребезжало от проехавшего за воротами ПАЗика, а бабушка этого больше никогда не узнает. Никогда больше ее руки не заплетут утром седую косу и не уложат ее на затылке в смешной крендель. Никогда больше она не выйдет на крыльцо, и куры не бросятся к ней с кудахтаньем со всех уголков двора, а Найда, полудворняжка-полуовчарка, не залает, заслышав ее шаги за калиткой. Вчера было сорок дней, как она умерла, а мир продолжает жить как ни в чем не бывало. И она, Катя, продолжает тоже.