Анна Берсенева - Вокзал Виктория

И вереница домов вдоль улицы, и каждый кирпич их стен говорили безмолвно и прямо: мы появились потому, что люди решили жить вместе и выработали для себя правила, без которых их общая жизнь невозможна. Люди сделали это раз и навсегда. И все мы: дома из потемневших кирпичей, просторные парки, красные телефонные будки – есть незыблемое свидетельство того, что правила, по которым люди однажды решили жить, пребудут вечно.

– А Петр Первый тоже в Оксфорде был, – глядя в окно, сказал Витька.

Вика вздрогнула. Меньше всего интересовал ее сейчас Петр Первый.

– Разве? – спросила она. – Я не знала.

– Точно был. Мы его по истории недавно проходили.

«Что ты теперь будешь проходить по истории? – подумала она, глядя на Витьку. – И при чем к этой истории буду я, вся моя жизнь, наша с тобой жизнь?..»

От этой мысли ее охватил мгновенный ужас. Паническая атака – Вике уже и медицинский термин был известен.

Но не зря все, кто ее знал, говорили, что она умеет держать себя в руках. Другие от таких атак таблетки принимают…

«А что ты ему можешь предложить взамен? – сказал ей холодный голос. – Тысячу раз все обдумано – хватит».

Конечно, это был ее собственный внутренний голос, но прозвучал он отрезвляюще, будто со стороны.

– Мы, наверное, опоздали, – сказала Вика. – Рабочий день закончится, и нас не примут.

Самолет из Москвы прилетел в Гэтсвик, до вокзала Виктория из этого дальнего аэропорта пришлось ехать гораздо дольше, чем из Хитроу, зато перелет стоил в пять раз дешевле, и это не оставляло выбора. Во всяком случае, Вике.

– Думаешь, нас на улице оставят? – усмехнулся Витька. – Вряд ли. Мы же сообщили, что сегодня приедем. Значит, дождутся.

Прав ее сын, конечно. Они в разумном мире, здесь люди ведут себя человечно не только в силу личных душевных качеств, но и потому, что доброжелательность является частью общей разумности. И которое-нибудь из двух проявлений доброжелательности, личное или общее, сработает обязательно.

Испытывать сотрудников школы на доброжелательность не пришлось. Когда Вика и Витька, запыхавшись от торопливой пробежки с чемоданами по Оксфорду, подошли к воротам, до окончания рабочего дня оставалось полчаса. И их действительно ожидали.

– Ну что, Вик, ты не все лето играл в стратегии? – спросил учитель, который беседовал с Витькой перед поступлением.

Тогда он обсудил с ним какую-то книжку, которой Вика даже в руках у ребенка не видала – потом выяснилось, что Витька читал ее в Интернете, – попросил решить пару задач и уравнений, поболтал еще о чем-то – она не поняла ни слова, – и в результате всего этого сказал Вике, что знания у парня приличные, английский неплохой, но вот только компьютерным играм он уделяет слишком много внимания, в этом его надо ограничивать.

«Я в этом ничего не понимаю, – чуть не сказала Вика. – То ли он играет, то ли полезное что-нибудь делает – как это узнать?»

Но вслух она этого тогда не произнесла: и позориться не хотелось, и не очень-то могла выразить свою мысль по-английски; собственно, тоже не хотелось позориться.

А учитель вызвал у нее тогда доверие, и она была рада, что именно он встретил их в первый школьный день. Он похож был на улыбчивого служащего с алым гребнем на вокзале Виктория, этот учитель, хотя прическа у него была самая обыкновенная.

– Виктория, я попрошу вас уехать сегодня.

Они переходили через дорогу – дома, в которых жили ученики, стояли на противоположной стороне от школы, – и в уличном шуме его голос прозвучал приглушенно.

– Что, простите? – переспросила Вика.

– Будет лучше, если Вик сразу погрузится в школьную жизнь. Вы можете навестить его через неделю. Но не будет правильно, если в эти первые дни вы станете приходить ежедневно. Это помешает ему ощутить новое в своей жизни и понять, как соотнести это новое с прежним.

Она поняла сказанное не полностью, а лишь в самых общих чертах. Но и общих черт было достаточно.

– Но я… – растерянно проговорила Вика. – Я должна… билет. У меня обратный билет завтра… вечер. – Скудный английский усиливал ее растерянность еще и косноязычием. Обязательно начнет заниматься! – Я могу только завтра утром. Я не могу через неделю прилетать. Наверное, – зачем-то добавила она.

Ей было стыдно объяснять, что она вообще не знает, сможет ли навещать своего сына. У этого приятного человека, который доброжелательно смотрит на нее и говорит с вопросительной интонацией, чтобы ее не обидеть, – у него, может, обморок случится, узнай он, что мать не будет навещать своего ребенка, то есть непонятно, когда сможет навестить, но в ее положении это «непонятно когда» – просто малодушная маскировка реальности…