Гарик Сукачёв - Моя бабушка курит трубку

Где взгляд, как приказ
Для начала движенья.
А бритва является символом веры.
А точка отсчета вселенной —
Всего лишь бумага и формула букв.
Я встретил вчера старика —
Он умел глотать огонь.
Он умел предсказывать судьбу.
Но он ничего не знал,
Но он ничего не знал
О городах, о городах, о городах,
Где после дождя дымится асфальт.

Мелкий дождь стучит по крышам,
По деревьям, по углам.
Русый мальчик еле дышит,
Прислонил ладонь к губам.
Напевает за оконцем
Ветер тихие слова.
Только сумрак,
И к японцам до утра
Сбежало солнце – огневая голова.
Грусть и трепет расставанья,
За спиной часы: тик-так.
И от теплого дыханья
На стекле вспотел пятак.
Гривой туча за оконцем,
А под нею звезд канва.
Только ветер.
И к японцам до утра
Сбежало солнце – огневая голова.
Грустный мальчик тянет пальчик,
На реснице спит слеза.
Он рисует рот и носик,
И японские глаза.
Дождь и сумрак за оконцем
Да под тучей звезд канва.
Только ветер,
И к японцам до утра
Сбежало солнце – огневая голова.
Дождь и сумрак за оконцем,
Да под тучей звезд канва.
Дворник-ветер,
Но японцем на стекле
Смеется солнце – огневая голова.

А за окошком месяц май,
Месяц май, месяц май.
А в белой кружке черный чай,
Черный чай, черный чай.
А в доминошне мужички,
Мужички, мужички.
Да по асфальту каблучки,
Каблучки, каблучки.

Зацокал в сквере соловей,
Как шальной, как шальной.
Сосед полковник третий день
Сам не свой, как больной.
Она не хочет, вот беда,
Выходить за него.
А он мужчина хоть куда,
Он служил в ПВО.

Орут под окнами коты
День и ночь, день и ночь.
От ихней сладкой маеты
Поутру теплый дождь.
Весной простужен и объят
Город мой, город мой.
И ветры весело галдят
Над рекой, над Москвой.

А в кружке чай давно остыл,
И погас беломор.
А на душе от слов и рифм
Перебор, перебор.
Ведь по асфальту каблучки,
Ведь здесь орет месяц май.
Здесь коты и мужички,
Приезжай, приезжай.

Здесь по асфальту каблучки,
И здесь орет месяц май.
Я подарю тебе Москву,
Поскорей приезжай.

Я спросил его: «Друг,
Что ты делаешь здесь?»
Он ответил: «Так, просто сижу».
И спросил меня сам:
Слушай, а курево есть?»
«Вроде есть, – я сказал, – погляжу».

Протянул сигаретку
Ему я – он взял.
И задумчиво так
Закурил.
Ничего я на это
Ему не сказал,
А сел рядом у края перил.

Он курил и молчал,
И о чем-то вздохнул.
Я украдкой взглянул на него.
Нет, не молод он был,
Лет на сорок тянул.
Было жалко за что-то его.

Был устал он
И даже, казалось, небрит,
В волосах, словно пыль, седина.
Весь ссутулился он,
В чем-то грязном, больном
Были два его белых, прекрасных
Крыла.

Докурил он окурок,
Щелчком его пнул,
Полетел огонек вниз и в ночь.
Повернулся ко мне
И слегка подмигнул,
И сказал: «Ну, бросайся,
Чего же ты ждешь?»

Это был ангел. Это был ангел.
Это был ангел.

Я спросил его: «Друг,
Что ты делаешь здесь?»
Он ответил: «Так, просто сижу».
И спросил меня сам:
«Слушай, а курево есть?»
«Вроде есть, – я сказал, – погляжу».

Горит огонь, горит,
Но что-то неможется,
Что-то грустится мне,
Что-то тревожится.
То ли себя потерял,
То ли раскис совсем.
Что-то забыл, не узнал,
Лодкою на мель сел.

Горит огонь, горит
Искрами по ветру.
Да что-то не в лад, невпопад
Ночью и поутру.
Расправить ли плечи, сказать
Слово, полслова ли?
Или поехать, пойти, побежать
В гору, под гору ли?

Горит огонь, горит
Все думками горькими.
Болит голова, болит
К похмелью,
к попойке ли.
Да что я, черт побери,
Чокнутый, сглазили?
Где светлые думы мои?
Пропали, завязли ли?

Горит огонь, горит,
Не сходится с думами.
Да как кто-то в душе бередит
Рваными струнами.
Да, ладно, ребята, пустяк,
Что было – запомнили.
Прижмусь я поближе к костру
Лицом и ладонями.

Где-то возле Ордынки
Или возле Таганки,
Или где-то еще,
Заблудившись весной,
На неверных ногах
После выпитой банки
Витька Фомкин, монтер,
Добирался домой.