Елена Бочоришвили: Только ждать и смотреть

И раз в месяц, точно по расписанию, словно их кто-то ждал, словно они кому-то были нужны, словно в доме профессора Дюбе и без того не было полно людей, чьи имена уже начинали путаться, а сами они – болтаться под ногами, приезжали профессорские взрослые дети – Бен и Лиз. И Лиз – с подругой! И эмигранты умирали от страха – а вдруг с Андро случится приступ? И не спрячешь ведь его – он поет! И Лиз скажет отцу – я вот тут приезжаю со своей лесбиянской подругой, а твой брат на дереве поет! Зачем ты привез его сюда, разве в Канаде своих сумасшедших не хватает? И эти жильцы – приживальцы – зачем они тебе? Эмигранты – обломки затонувших кораблей!

– Выгонит, сука, – говорил полковник, который служил на государственной южной границе в герметически закрытом государстве и потому все знал, – на деревьях спать будем!

Эмигранты не опускались до мысли, что Лиз на них наплевать. Что они с их железными зубами и пустыми разговорами на кухне, и дядя, что раздевается, и отец, что вечно на пианино стучит, и мать, что ходит под себя, но с прекрасной грудью, – да сдались они ей! Лиз хотела ребенка завести. Ей, как в хоккее, надо было забить гол и сесть на скамью.

Лиз приезжала со своей любовницей, безгрудой балериной с чугунными ногами, и занималась делом. Балерина упирала бритую голову в кожаный диван и поднимала кверху мускулистые ноги. Лиз заливала в нее продукцию таким же шприцем, каким Наташа Черная поливала маслом куриц. И все у них было расписано по минутам, жильцам не обсуждать, а восхищаться следовало бы. Как только самолет шел на посадку, Лизина любовница начинала овулировать. Вот какая организация труда, это тебе не коммунизм.

Барабанщик Бен, младший сын профессора Дюбе, уже был на месте, с журналом в руках и новой татуировкой на теле. Такой же длинный, как и сестра, но не квадратный, не холодильником, как она, а худющий. Лиз его доставала из всех городов, где у него бывали гастроли. Он всегда приезжал на день раньше, чем сестра. Он ей нужен был отдохнувший, в хорошей физической форме. Лиз потребовала, чтобы он слез с наркотиков, и он слез. Может, ему самому было интересно – как это, без наркотиков? Колеса самолета касались земли, бритоголовая балерина начинала овулировать, а барабанщик Бен – собирать продукцию в чистую баночку.

Нет, не коммунизм.

А вот в профессорском доме никак не могли вы числить, когда же Лиз приезжает. То ли на следующей неделе, то ли через две. Сидели и гадали, распивая чай на огромной профессорской кухне. И Монреаль валялся под самыми окнами и держал в объятьях талый снег. Ровно на двадцать восьмой день, товарищи коммунисты! Каждый раз, когда Бен появлялся в дверях со своим “Плейбоем” в руках, все прямо отпадали. Не ждали! Начиналась беготня по этажам и перетаскивание мебели. Слава богу, он на день раньше Лиз приезжал, она бы их быстро считать научила.

– Сколько у них здесь геев, с ума сойти! – возмущались жильцы-эмигранты. – У нас тоже, наверное, есть, но ведь не так же нахально, не вслух! И отчего женщины становятся лесбиянками? Из-за несчастной любви?

В дни, когда приезжали дети, у профессора вдруг появлялись дела. Его выстреливало из подвала. Он куда-то ходил, кому-то звонил. Он будто избегал их, собственных детей. Не было между ними общения, как раз того, что бывает между эмигрантами, когда они все из одной страны. Говорили, что профессор ходит к психологу и платит ему за то, чтоб тот его выслушал.

– Педик! – заключал о нем полковник. – Все они тут педики!

А разве сам полковник говорил кому-нибудь о том, что думал? И разве легко найти человека, который тебя выслушает?

Ванечка собирал свою постель в комок – освобождал кожаный диван. Он переходил спать в самую дальнюю по коридору комнату, с окнами в сад, где когда-то, всего на два дня, останавливалась актриса Екатерина, на любовь не способная, и где еще валялись ее желтые туфли, в которые все влезали, да никто не влез. Он шел со своим бельем по коридору и напевал: “Весна моя, любовь моя…”

За его песню даже Лилька-Блин бы жизнь не отдала.

И вот так, очень быстро, дом профессора-этнолинг-виста Ришара Дюбе заполнили люди из разных экс-посткоммунистических стран. Эмигранты – обломки затонувших кораблей. Вынесло их волной на берег – иногда людей, а иногда щепки. Так падают в ящик шахматные фигуры после игры. Король склоняет голову к ногам чужих пешек, королеву ласкает бешеный слон. И все равны. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Но каждая пешка ждет в награду ферзя только за то, что она проходная.