Елена Ронина - Такой долгий и откровенный день (сборник)

– Мне очень неудобно. Мы ведь даже еще не познакомились. Меня зовут Лена. Понимаете, вот незадача. Распаковываю свои тюки и никак не могу найти ложку. А надо как-то кашу сварить. У вас ложечки не будет?

– Здравствуйте, подождите минуточку, – и соседка опять же боком просочилась в свою комнатушку и захлопнула за собой дверь. Я осталась стоять в коридоре. Просто какие-то тайны мадридского двора. Прячет она что-то или, может, кого-то? Да нет, вроде с утра уличная дверь не хлопала, никто к нам не приходил.

То ли перед дверью стоять, то ли к ребенку в свою комнату бежать. Из комнаты соседки никакого шевеления не раздавалось. Может, она что не поняла? Да ладно, побегу к себе. Схватила заплаканного Антошку и опять начала шуровать в своих коробках, снова и снова натыкаясь на вазы, тазики и вантузы.

Минут через десять раздался робкий стук в дверь.

– Лена!

– Ой, проходите, пожалуйста.

– Нет, нет, выйдите, прошу вас. – На пороге стояла соседка. В руках она держала две красивые серебряные ложки – одну чайную, другую десертную. С необыкновенными резными ручками в виде райских птичек.

– Вот, это вам. Извините, что долго, никак найти не могла. Я их помыла. Малыш, как тебя зовут?

Малыш замолчал от неожиданности. То ли ложки ему понравились, то ли он воспринял это как начало еды.

– Его Антоном зовут. Огромное спасибо. Ну, я кашу варить побежала, – и, схватив свои пакеты, я с Антошкой под мышкой понеслась на кухню. Соседка последовала неуверенно за нами.

Мне было не до нее. Я разнервничалась что-то сильно. Мне не понравилось, что моя самостоятельная жизнь начиналась вот с таких мелких недоразумений. И оказывается, не все так просто, не все так гладко. И нет мамы рядом, которой в любой момент можно сунуть ребенка. Не сунешь же его совершенно посторонней женщине. И потом, вроде бы она желанием-то особым не горит. За нами идет, да. Так, на некотором расстоянии. Но помощи своей не предлагает.

Кашу я все-таки кое-как сварила. Соседка была всю дорогу под боком. Видимо, она все поняла: и мое дрожаще-нервное состояние, и перспективу ей самой остаться на весь вечер с голодным орущим ребенком. Оказалось, что мне понадобились еще и сахар, и щепотка соли, и тарелка, куда кашу перелить. Уже когда я, вся взмокшая, кормила Антошку кашей, я наконец-то рассмотрела мою нечаянную помощницу.

Это была женщина лет шестидесяти пяти. Очень приятная. Несмотря на субботний день, никаких халатов. Юбка, блузка, вязаный жилет. Совершенно седая, с аккуратной стрижкой. Все время, что я кормила Антона, она стояла рядом и с улыбкой смотрела на него. Антоша улыбался в ответ. Обладатель двух ложек, он отдал мне только одну, чтобы я могла его покормить. Вторую же крепко держал в руке.

– Нина Васильевна, можно я вам ложки потом отдам, когда спать его уложу. Чтобы не раскричался.

– Что вы, что вы! Это мой ему подарок.

– Неудобно. Это же очень дорогая вещь.

– Бросьте, Лена, цена – это очень относительное понятие. А у нас тут дружба начинается. Вот это важно.

И Нина Васильевна оказалась права. Те ложки положили начало большой дружбе между двумя людьми. Одним совсем маленьким, а другим уже пожилым. Дружба та была очень своеобразная, как, собственно, и своеобразным человеком была сама Нина Васильевна. Общались они в коридоре. Как в большинстве московских коммуналок, коридоры были большими, и Антон ездил по ним на трехколесном велосипеде. Вот уедет он покататься. Я чем-нибудь в нашей комнате занимаюсь, минут через пять приезжает обратно, но уже в красивой новой кофте.

Я бегу в коридор. Нина Васильевна – уже в своей крепости. Стучу. Опять бочком выползает.

– Огромное вам спасибо. Ну как же ему идет. Но вы его балуете.

– Вы знаете, Лена, я как этот свитерок увидела, сразу поняла, что Антошке он будет в самый раз.

Общение все так же проходило в коридоре. Антошка это негласное правило тоже принял. Знал, что в комнату соседки заходить нельзя. Если что-то надо, просто постучи и жди. Нина Васильевна выйдет, закроет плотно дверь и с тобой с удовольствием поговорит. Если мы сталкивались на кухне, общались с удовольствием. Но чай вместе не пили, а она даже никогда не присаживалась. Всегда разговаривала стоя, всегда как-то немножко на ходу.

Из наших разговоров, очень нейтральных, ни о чем, постепенно стала складываться картина жизни этой приятной женщины.

А история-то оказалась непростая.

Нина Васильевна была одинока. Замужем не была никогда. Родилась в Москве, как и ее родители. Как и бабушка с дедушкой. Всю жизнь они жили в самом центре. Маленькая Ниночка была единственным любимым ребенком в семье. Дорогим и желанным. Занималась музыкой, ходила с родителями по музеям и театрам. Закончила Плехановский институт, жила с родителями. Семья была большая и дружная, где друг друга любили, друг для друга жили. И конечно, центром была Ниночка. И когда была маленькая, и когда уже выросла, и когда стала взрослой женщиной. Для своей семьи она навсегда осталась ребенком. А для Ниночки ее родня была всегда эталоном, образцом. Никто не мог сравниться, никто не мог соревноваться. Может, поэтому и замуж не вышла. Сравнение всегда было не в пользу избранников.