Елена Ронина: Культурный конфликт (сборник)

– Ника? Какое красивое имя! Никогда не слышал, и действительно, наши имена похожи, интересно. А ты с кем едешь?

– Я – с двумя инвалидами, вот чай сейчас им несу. Я у них сиделкой работаю.

Никита опешил.

– Надо же, тяжело, наверное.

– Тяжело, знаешь, они обе здоровые какие, обе под сто килограммов.

– Как же ты справляешься? Ты ж худая какая. Может, помощь нужна, ты только скажи! Еще сутки ехать, до нужника их довести. Говори, не стесняйся, я помогу.

Ника прыснула.

– Ладно, вон чай уже готов. Давай, строитель, развивай кругозор по части анатомии человеческой. Думаю, еще встретимся, – и Ника, схватив два стакана с чаем, побежала к своему купе.

Утром в дверь купе постучали. Ника на верхней полке читала Булгакова, Тамара Георгиевна вязала очередной замысловатый шарф, Нина пыталась наложить на лицо огуречную маску.

– Войдите, – привычным контральто пропела она.

– И что зазря петь, наверняка проводник, – с верхней полки прокомментировала Ника.

В дверях стоял Никита, в руках он держал две скрученные и завязанные узлом простыни. На какой-то миг в купе воцарилась тишина.

– Молодой человек, вы кого-то ищите? – нашлась Тамара.

Никите все стало ясно.

– Да мальчика одного, он тут санитаром при инвалидах подрабатывает, – сказал Кит, обращаясь к свесившей с верхней полки голову Нике.

Сказал, развернулся и ушел, с силой закрыв за собой дверь.

– Ника, я ничего не поняла. – Тамара Георгиева сняла очки и отложила вязание. – То есть инвалиды – это мы с Ниной, что ли?

Ника неуклюже пыталась сползти вниз.

– Ба, не расстраивайся, он, наверное, что-то не понял, видишь, думает, что я мальчик.

– Ника, по-моему, твои фантазии заходят слишком далеко. Это уже не смешно. Ты только подумай, что ты говоришь! Накаркать же, в конце концов, можешь. И потом – про родных людей! – Тамара говорила совершенно серьезно.

– Мам, ты думаешь, это она все про нас с тобой?! – очнулась Нина.

– Я ничего не думаю, я констатирую.

– Вот, бабуль, и не думай, думать вообще вредно! Пойду этого горе-строителя успокою.

– А нас? Кто будет нас успокаивать?

Нахлобучивая в дверях тюбетейку, Ника оглянулась:

– Вот друг друга и будете успокаивать. На то вас и двое.

– А авоську-то свою зачем взяла? Что у тебя там, сигареты? – уже вдогонку крикнула Нина.

– Нина, я не курю, ты же знаешь! – И Ника побежала искать Никиту.

Будущий строитель курил в соседнем тамбуре. Ника встала рядом. Было прохладно. «Хорошо, что тюбетейку надела», – подумала она. У ее экстравагантной прически был один конкретный недостаток: мерзла голова.

– Обиделся, да? Обиделся! Вот люди. Это ж – аллегория.

– Я слов таких не знаю, в институтах не обучался.

– И мы не обучались, – радостно заметила Ника. Больше всего она боялась, что Кит просто промолчит, сделает вид, что ее вообще не существует. – Аллегория – это сравнение такое. Как будто бы. Вот ты пришел, посмотрел, и видишь – сидят две абсолютно здоровые женщины, только упитанные очень. Ну согласись, про сто килограммов я же не наврала! – Никита повернул голову и молча посмотрел на Нику. Ника вздохнула с облегчением: значит, первый шок прошел, – и вдохновенно продолжила: – Вот ты знаешь, кто они? Они обе – артистки Большого театра, и обе народные. Та, что все время носки вяжет – она виолончелистка; правда, уже на пенсии. Привыкла смычком-то водить, вот и вяжет теперь, по привычке, чтобы руки чем-то занять. Не будешь же смычком махать без дела. А та, что помоложе, но потолще – она певица, все ведущие партии в Большом театре поет. Вот. Ну и скажи ты мне теперь, где я тебе наврала? Они в душе инвалиды. Представляешь, всю жизнь на сцене, это ж рехнуться можно. Вот они и… Сам понимаешь. Немного того… Нет, с виду, конечно не скажешь.

Кит смотрел на Нику с любопытством, и та совершенно спокойно продолжила дальше:

– А вообще-то, «инвалид» про них – это я говорю тебе серьезно, без дураков. Когда две артистки в доме, это, доложу я тебе, мрак.

– А отец?

– Не, он инженер, на заводе работает, да они плохо между собой ладят, ругаются по поводу и без повода.

– Ну, ладно, – примирительно вздохнув, произнес Кит, – считай, что мы – квиты. А ты, Ника, интересная девчонка. Пойдем в вагон, а то уже продрогла вся.

Целый день Ника проговорила с Китом. Она даже не ожидала, что вот так может все про себя выболтать первому встречному пареньку. Сколько всего накопилось в ее детской душе, было не пересказать. И ни с кем и никогда она этим сокровенным не делилась. Отец постоянно в обиде на мать, ему не до Ники, нужно было выяснять отношения, подозревать жену, выводить ее на чистую воду. Нина была человеком творческим и, по большому счету, действительно давно уже не принадлежала ни себе, ни семье. Нике было обидно, ужасно обидно; ей очень хотелось быть с мамой и именно с ней поговорить перед сном, рассказать, как на нее посмотрел Валерка из 8 Б, и какой эта Светка с лестничной площадки оказалась интриганкой. Только рассказывать приходилось не маме, а Дездемоне или Виолетте.