Елена Ронина: Культурный конфликт (сборник)

– Ну, почему же малодушная? Просто еще молодая и неопытная. И не знаешь, что на отдыхе, на фоне моря, всё смотрится по-другому. И потом, новизна. Кажется: а вдруг это лучше? А вдруг вот она настоящая любовь? И вдруг ты что-то в жизни можешь пропустить? Некоторые люди судьбу свою после вот таких курортных романов ломают. Некоторые, правда, находят. Но редко. Гораздо реже, чем ломают. Поэтому права ты, дочка. Главное, не торопись, приглядись как следует, к сердцу своему прислушайся – сама поймешь, просто ли это было интересное знакомство или все-таки любовь.

Таня смотрела на своих родителей, переводя взгляд с одного на другого. Если она и есть, любовь, – вот она, перед ней.

– Машенька, давайте пить чай!

НИКА любила поезда и то необыкновенное чувство разделенного одиночества, возникающее только в них. Ты сливаешься со стуком колес, с пейзажами за окном. Можно ни с кем не разговаривать, а просто смотреть и смотреть, отсчитывая километры по мелькающим за окном столбам, удивляться чередованию лесов и равнин средней России и тому, что жизнь есть не только в Москве, и что здесь она совсем другая. Стемнело, деревья стали сливаться, и в стекле Ника уже видела только себя. На нее вместо покосившихся домов смотрели огромные глаза худой девочки. На голове у девочки была замысловатая тюбетейка, на тонкой шее – несколько рядов бисерных бус, через плечо – холщовая сумка.

Ника себе никогда не нравилась. И не только сама себе, ей не нравилось и все ее окружение. Мама-певица, бабушка-виолончелистка и вся эта бесконечная окружающая их богема. Она хотела вырваться из этого круга. Любыми путями. Отказывалась учиться в музыкальной школе, одевалась, как ей вздумается. Ненавидела наряды, привезенные матерью из-за границы, пыталась неумело шить сама, и, как ей казалось, доказывала таким образом свою индивидуальность.

В следующем году Ника заканчивала школу и ей абсолютно было все равно, куда идти дальше, что делать. Ничего не хотелось. Все эти взрослые дела: бесконечные тусовки, сборы у них дома после спектаклей, выяснение за полночь – дурак все-таки дирижер или нет. Как же Нике все это надоело!

Правда, был еще отец – обычный инженер, и Ника никак не могла понять, что может связывать абсолютно разных людей. Хотя их, в общем-то, ничего уже давно и не связывало. Вот и отдыхать Ника ехала с матерью и бабушкой. У отца был, как всегда, аврал на работе. Или он так уже просто говорил? А на самом деле ждал, когда Нике исполнится восемнадцать лет, чтобы от них уйти. О чем-то таком Ника догадывалась из постоянно вспыхивавших скандалов между родителями.

– Ты живешь не по средствам! – кричал отец.

– Нет, это ты не интересуешься моей жизнью! Ты даже не был на последней премьере, – задыхалась в ответ мать.

– Да я в это время деньги зарабатывал! На что бы ты устраивала здесь свои полуночные посиделки, если бы я не работал, Нина?! Может быть, тебе хорошо платят за твое пение?

– Платят достаточно, – гневно парировала Нина глубоким контральто, театрально заламывая полные руки.

– Достаточно? Тогда где же это «достаточно»? Может, все ушло на новую шубу? – На этом этапе отец начинал, по обыкновению, нервно бегать по квартире. Худой, высокий – полная противоположность пышнотелой и неторопливой матери.

– Значит, тебе шубы для меня жалко. Я – актриса, Борис, не забывай, я должна достойно выглядеть, у меня поклонники!

Здесь Ника, как правило, хватала свою любимую холщовую сумку, нахлобучивала на лысую голову привычную тюбетейку и, хлопнув дверью, выбегала из дома.

Постриглась наголо она после очередного родительского скандала. Зачем, объяснить она не смогла ни себе, ни им.

В тот вечер скандал возобновился снова, и посвящен он был уже Нике. Бабушка принимала валидол, мама – театральные позы. И все это из-за гордо вошедшей в квартиру Ники, постриженной под ноль. В принципе реакцией Ника была довольна. Концерт удался на славу. Не все же матери в примах ходить. Она тоже кое-что может!

– Нина, ты не в театре, тебя все равно никто не видит, а мне все равно, – небрежно бросила она в сторону матери. И направилась в свою комнату.

Она давно уже называла мать по имени. Это было принципиально. Как ей казалось, они давно уже перестали быть друг для друга матерью и дочерью. Нике больше нравилось воспринимать их отношения как просто родственные или как между соседями, и даже не очень добрыми.