Анна Берсенева - Героиня второго плана

У нее давно не было мужчины, поэтому она ожидала не особенно приятных ощущений. Одно дело – прикосновения рук и губ, они могут быть и возбуждающими, даже и должны они такими быть. Но само соитие физиологично и слишком зависит от простой телесной привычки друг к другу, чтобы от него можно было сразу же ожидать неземного блаженства. Майя и не ожидала.

Может, ее покоробило бы то, как быстро все случилось; после того как они сели с Арсением рядом на кровать и до того как Майя почувствовала его внутри себя, пяти минут не прошло. Торопливо, конечно же, слишком поспешно. Но она только понимала это, умом понимала, а телом отвечала ему, обнимала его, и, значит, то, что он делал, не казалось ей неправильным. А каким казалось?.. Майя не знала. Она ожидала, чтобы это поскорее закончилось, и одновременно сожалела о том, что это вот-вот закончится.

Все это можно было бы назвать бурей чувств, но никакой бури Майя не ощущала. Наоборот, ей было спокойно и даже почти хорошо. Арсений не стал неприятен ей от их неожиданной близости, и хотя она не понимала, что чувствует к нему теперь, но отторжения не чувствовала точно.

Да, первоначальных поцелуев и ласк не было почти совсем, но объятия, слияние, общее движение, прилаживающее тела друг к другу, – все это длилось и длилось. И это заменило Майе страсть, которой она в себе не находила. Во всяком случае, ей было легко и хорошо под этими прохладными плечами, в этих снежных, будоражащих объятиях.

Арсений замер над нею, выгнулся, задрожал, Майя почувствовала, как сводит его плечи… И вдруг она перестала все это понимать, перестала видеть все это со стороны! Это произошло так неожиданно, так сразу, что она не успела даже осознать такую резкую в себе перемену. Она перестала видеть, слышать, чувствовать – все сменилось в ней сплошным разрядом тока. Странным образом длился он и длился в ее теле, пронизывал одновременно и голову, и пальцы ног.

Теперь Майя сжимала плечи Арсения не потому, что ей хотелось его обнимать, а потому только, что не могла разнять руки и не видела, и не чувствовала их.

Их тела последний раз задрожали вместе и замерли. Майя еще чувствовала у себя внутри отзвуки этой дрожи, будто жаркие искры, и ей даже глаза открывать не хотелось, чтобы видимый мир не мешал такому ее ощущению.

Но глаза она открыла, конечно. Лицо Арсения было прямо над нею, в полумраке она не различала его черты, видела только правильно прорисованный силуэт. Ничего не поделаешь с образованием – даже в такой момент мыслишь профессионально! Еще Майя видела, как блестят его глаза. Вероятно, они у него темные, да, темно-серые, она вспомнила. Надо будет получше рассмотреть их, когда он включит свет.

«Все-таки я слишком подвержена внешнему, – подумала Майя. – Слишком зависима от цвета, света, от всех таких тонкостей. Вряд ли это хорошо».

Но хорошо ей было вне зависимости от собственных мыслей. Телу ее было хорошо, физически радостно. Она не ожидала, что это окажется так.

Арсений поцеловал Майю и лег рядом. Ее удивило, что губы у него по-прежнему такие, будто он только что ел снег с оконного карниза. Ей стало смешно от того, что она так думает. Да и снега на карнизе никакого нет. Апрель, давно все растаяло.

– Спасибо, – сказал Арсений. – Мне было очень хорошо.

Майя промолчала. Она ничего не могла ответить, потому что была, пожалуй, растеряна.

Арсений тоже замолчал. Они лежали рядом, глядя в потолок, по которому волнами, искрами и отсветами проносились огни, и чувствовали себя внутри огромного калейдоскопа, в котором неизвестно какой через минуту сложится узор. То есть, конечно, это Майя так себя чувствовала, а что чувствует Арсений, она не знала.

– Ассирийцы, – сказал он, – считали, что жизнь продлевается на то время, которое человек проводит на рыбалке.

– Почему? – спросила Майя.

– Время на рыбалке не засчитывается во время жизни. Так они полагали.

Он думал о чем-то своем, и это могло бы ее покоробить: все-таки ей хотелось бы, наверное, чтобы он был хоть немного потрясен, выбит из колеи своих привычных мыслей, ей было бы приятно, что близость с нею это с ним проделала. Но то, что он сказал, было так неожиданно и даже заманчиво, что Майя заметила в себе лишь интерес к его словам, а совсем не обиду. Она спросила бы, почему он подумал об ассирийской рыбалке, но ей не хотелось, чтобы он решил, будто она хочет вмешаться в те его мысли, которые он сам не считает нужным ей пояснять.

– Я пойду, – сказала Майя.