Макс Неволошин - Шла шаша по соше (сборник)

Байдарочный поход вышел так себе. Спокойная река, открыточного типа пейзаж. Разрешённые стоянки обозначены не только на карте, но и по берегам. На трёх языках. Наверх ведёт деревянная лестница. Поднимешься – опять указатели. Вот – место для палаток. Вот – кострище со всем инвентарём. Поленница дров под навесом. Эти дрова умилили меня, как мало что в жизни. (Помню, взбирались на какую-то гору в Альпах. Лезли полдня. Забрались, а на вершине – будка: телефон-автомат. Вот такое же примерно чувство.) Даже стрелка с надписью «Туалет» произвела меньшее впечатление. Интересно, думаю, есть ли там биде?

Вспомнился другой поход, уральская речка Зилим. Бешеное течение, пороги – как по винтовой лестнице съезжаешь на заднице. Клеились чуть не ежедневно. Однажды перевернулись, утопили часть еды, все сигареты и водку. Сигареты, завязанные в целлофановый пакет, мгновенно унесло течением. Бутылки побились о камни. А до ближайшего села пять дней ходу. Вот это я понимаю – экстрим. В том же походе сидим как-то вечером у костра. Вдруг – мягкий перестук копыт… человек на лошади. Лесник. «Ребята, – говорит, – вы тут, случайно, медведя не видели?…»

Добрались по реке до какой-то станции, упаковали байдарки. Отправили багажом домой, а сами – в Ригу. С досадой сознаюсь, что ни Риги, ни Таллина отчётливо не помню. Слишком давняя это история, почти как чужая жизнь. Кроме того, много сходных городов перекрыли, затёрли впечатление. Оно слилось в единый имидж отполированной глазами туристов средневековой Европы. Собор, площадь, булыжная мостовая. Отары экскурсантов, щелчки фотокамер. Голуби, флюгеры. Или флюгера. В Риге, ещё на вокзале, поразило обилие рискованно одетых, вернее недоодетых, девиц. На одной было платье – как из рыбацкой сети. На крупную рыбу. Мы чуть шеи не свернули.

Ещё вспоминаю, шли по тихой нарядной улочке. Весёлые, недавно отреставрированные дома пастельных тонов. А из открытых подъездов нещадно разит кошками… В первый вечер курили на балконе. Слышим, внизу надвигается ор. Идут человек двести молодых парней с факелами и транспарантами. И скандируют: «Ака-пана-фон! Ака-пана-фон!» На латышском, что ли? – думаю. Но через минуту понял: «Оккупанты – вон». Мы быстро зашли в квартиру. И задёрнули шторы.

Тётя, которая нас приютила, имела отношение к кино. Поэтому её экскурсия вышла своеобразной. Например, она указывала на приземистое здание с колоннами и спрашивала:

– Ну?… Узнаёте?

– ?

– Рейхсканцелярия. «Семнадцать мгновений весны»!

– Но оно там высокое…

– Элементарно. Снимали вот отсюда, с левого нижнего угла.

Затем она показала нам «Цветочную» улицу. Окно, из которого выпал несчастный профессор Плейшнер. Зоомагазин, откуда старичок-продавец всё это наблюдал. Магазин оказался на той же стороне улицы, а не на противоположной, как в фильме. Кажется, там на самом деле ресторан. Следующую достопримечательность я узнал без помощи киношной тёти – «Бейкер-стрит, 221-б». Год назад, в Лондоне, мне довелось пройтись по настоящей Бейкер-стрит. Я испытал сложное чувство. Во-первых, разочарование от убогости оригинала. Во-вторых, гордость, потому что наша Бейкер-стрит лучше в разы.

Таллин, особенно старый центр, напомнил шахматный город из забытого детского фильма. Мы прослушали какую-то экскурсию. Когда группа разошлась, я обратился к девушке-экскурсоводу:

– Скажите, как добраться до кладбища Александра Невского?

– Очень просто. Трамвай за углом. Семь остановок. Или восемь… – спросите там у кого-нибудь.

– И потом до улицы Ярве…

– От кладбища можно дойти пешком.

– А правда, что на этой улице живёт вдова Игоря Северянина? Может, случайно, знаете адрес?

– Чей?

– Ну, как же… Вера Борисовна, вдова знаменитого поэта.

– Первый раз слышу, извините.

Ответ неприятно удивил. Но не обескуражил. Главное, добраться до улицы Ярве, там Вера Борисовна наверняка – местная знаменитость. Друзья отдали мне карту и направились в пивбар. У входа на кладбище я купил пять роз. Две – на могилу, и три – вдове. Могилу разыскал легко. Слева от главной аллеи, четвёртый поворот, так сказали бабушки-цветочницы. Скромное надгробие, чёрная изгородь, плита с ожидаемым двустишием. Я постоял немного. Вспомнил обрывки стихов. Это было у моря, где ажурная пена… В парке плакала девочка… Друзья, но если в день убийственный падёт последний исполин… Положил розы и ушёл. Никаких особых чувств не возникло. Разве что ощущение выполненного долга.