Валерий Хазин: Труба и другие лабиринты

Может быть, поэтому, добавил Шафиров, и задувают вокруг да около такие ветра, что каждый тихий день отмечают даже те, кто давно, казалось бы, привык к жизни на Ветловых Горах, в большой излучине Волги, куда, словно в трубу, вечно тянет и несет потоком: летом – ливни, зимой – метель, а по весне и осени – изморось и дым.

Но не в этом заключалась загадка, а в том, что поначалу дома номер девять – совершенно точно – попросту не было в генеральном плане, ни в общегородском, ни в поквартальном, где, однако, была спроектирована и прочерчена улица Завражная.

Дом возвели почти внезапно, вне всяких проектов, когда по тротуарам нового спального района на Ветловых Горах уже прогуливались мамаши с колясками. Стройку завершили с неслыханной скоростью, к чему молва немедленно прибавила какое-то неслыханное качество и завистливые слухи по поводу будущих жильцов.

Словом, странностей хватало, но в одном молва не ошибалась: заселение дома обернулось еще большей загадкой.

Дом номер девять по улице Завражной оказался тем последним новостроем, на котором замерла, а затем обрушилась навсегда городская программа бесплатного распределения жилья – сметенная с лица приволжских земель нахлынувшей волной всеобщей приватизации.

И, тем не менее, даже люди осведомленные и опытные были изумлены, когда стало известно, кто получил квартиры в новом доме. Как выяснилось, почти никто из новоселов прежде не значился ни в каких, сколько-нибудь серьезных очередях: они работали, по большей части, в разных малопочтенных учреждениях и до переезда проживали в отдаленных, неудобопроизносимых окрестностях Вольгинска. Что за неведомая сила собрала воедино и направила счастливчиков в дом номер девять – этого не могли объяснить ни первые лица города, ни выдающиеся члены самых авторитетных собраний, клубов и диаспор. И если имена новоселов и были занесены чьей-то рукой в некий таинственный список, – ни этой руки, ни списка не видел никто.

Тут Шафиров даже позволил себе слегка улыбнуться, добавив, что сейчас едва ли стоит ворошить прошлое и напоминать друг другу обстоятельства давнего заселения, тем более что и для него самого квартира в новом доме на Завражной стала чуть ли не единственным приятным сюрпризом за долгие годы службы…

И когда бокал его уже пустым вернулся на место и отбросил наискось тусклый нефтяной отблеск, и Мусе, и Застрахову показалось, что лицо их совоголового соседа потемнело.

Разумеется, сказал Шафиров, помолчав, все это мало помогает в поисках ответа на главный вопрос, хотя теперь очевидным можно считать одно: следуя какой-то темной и неизвестно чьей логике, квартиры в доме номер девять получили исключительно некоренные жители – те, кто не родился и не провел детство в Вольгинске.

И опять, потерев лоб рукой и сверкнув своим перстнем, Шафиров признался соседям, что пребывает в растерянности; и если раньше три вещи назывались непостижимыми, и четыре – непонятными для ума: путь орла в небе, путь змеи на скале, путь корабля посреди моря и путь мужчины к девице [25], – то теперь, именно теперь, похоже, к сказанному придется прибавить и путь нефти в трубе.

При этих словах Муса снова кашлянул, поспешно, со стуком поставил на стол бокал и сказал, что глубоко уважает и произнесенные слова, и того, кто их произнес.

«Однако, – спросил он, – не хватит ли нам умничать? Сидим и чахнем здесь, как три карлы престарелых. А под ногами течет, можно сказать, золото Рейна [26]. И утекает, дорогой сосед, утекает с каждой минутой».

Шафиров улыбнулся еще мягче и уточнил, не правильней ли будет говорить о реке Волге и золоте партии [27]?

«Какой партии?» – возмутился Застрахов.

«Известно – какой, – отвечал Муса, – Разве дело в этом? Почему Хозяин, если он есть, конечно, не объявился за все эти годы? Вот в чем вопрос. Не собирается ли объявиться? И что все-таки собираемся делать мы?»

Шафиров задумался, а Застрахов прошептал, что, раз такое дело, – нечего растекаться: надо быстрее сообщить о трубе, куда следует, и получить свое, пока не опередили.

Муса же вместо ответа посмотрел на него так, словно не поверил своим ушам, а Шафиров покачал головой и примирительно поднял руку.

Идею Застрахова он назвал похвальной, но, к сожалению, невыполнимой и даже опасной. И если бы, сказал Шафиров, уважаемый сосед оценил всю серьезность положения и до конца представлял себе последствия, он не спешил бы с подобными предложениями. Подумал ли он о том, кто, собственно, и каким образом получил бы это «своё»? О том, что, в лучшем случае, это неминуемо привело бы к принудительному выселению всех жильцов из дома в маневренный фонд города, причем без каких-либо гарантий или компенсаций? К возможной эвакуации близлежащих домов? И даже – к сносу целого квартала? Может ли уважаемый сосед вообразить, что произошло бы в худшем случае – то есть в случае, если сведения о трубе попали бы в недобросовестные мозги и нечистоплотные руки? А поскольку всем хорошо известно, как взрываются дома в наших городах и пропадают люди [28], – надо еще крепко поразмыслить, не оказался бы, говоря словами поэта, этот дар случайный даром напрасным [29]. И не лучше ли будет оставить все как есть, забыть о трубе и не делать ничего?