Алла Полянская: Невозможность страсти

– Но я…

– Плюнь, поехали.

Ровена щёлкнула пальцами, и материализовалась официантка со счётом. Видимо, Ровену здесь знали и она тоже знала персонал, потому что, оплачивая счёт, спросила:

– Кать, как мама?

– Спасибо, Рона. Тот врач, с которым ты меня свела, очень помог. – Официантка улыбнулась. – Отлично выглядишь.

– Звони, если что. – Ровена поднялась, кивнув официантке. – Удачного дня, Катя.

Они вышли прямо в солнце, машина Ровены нагрелась, но она, вместо того чтобы включить кондиционер, просто открыла окна.

– Ты чего без тачки? – спросила она.

– В сервисе она, помпа полетела. Рона, жарко до невозможности, включи климат-контроль.

– Ты что! Испортить мне всю каторгу хочешь своей холодилкой? Сейчас будет прохладнее, окна открыты. О-о-о, как же я люблю садиться вот в такую горячую машину! Ленка, сними свой пиджак, на тебя смотреть страшно! Зачем ты летом надеваешь этот ужас?

– Дресс-код. – Лена вздохнула и расстегнула пуговицы. – Не могу же я требовать от подчинённых то, чего не выполняю сама.

– Жуть какая-то. Я бы такое не стала носить даже под страхом смертной казни.

Ровена припарковала машину у ряда ларьков.

– Сейчас, погоди.

Лена покорилась судьбе. Никогда она не умела сопротивляться Ровене, за что её в детстве бабушка Салтычиха обзывала тряпкой. Их обоих в детстве одинаково ломали под социум, но Ровена оказалась крепким орешком, а она, Лена, – да, тряпкой, потому что приняла правила игры. И только Ровена напоминала ей, что были и другие времена.

Лена сняла пиджак и, аккуратно уложив его на заднее сиденье, почувствовала облегчение – лёгкая блузка отлично пропускала воздух, а голым рукам под лучами солнца было приятно.

– Вот, еда у нас есть, пить тоже взяла, бутыли ледяные, пока доедем, будут в самый раз. Правильно, что сняла пиджак, ни к чему он тебе сейчас.

– Я без купальника и…

– Ленка, в багажнике есть парочка халатов. Перестань дёргаться и наслаждайся.

Город, по-летнему горячий и пыльный, мчится мимо окон машины, ветер треплет светлые волосы Ровены, небрежно распущенные по плечам. И Лена снова подумала о том, что из всех тех, с кем прошло её детство, Ровена изменилась меньше всего. Нет, дело не во внешности. Из угловатого голенастого подростка Ровена к своим тридцати пяти годам превратилась в довольно крупную барышню, но лицо её осталось всё тем же лицом большеглазой куклы, вьющиеся крупными локонами волосы не потемнели, и голос тоже остался прежним, и смех, и все её повадки. Лена словно снова перенеслась в детство, когда они носились по улицам, устраивали свои бешеные игры и влипали в истории. Бабушка потом бранила Лену и запрещала ей водиться «с этой долговязой прощелыгой из пятого дома». Но как не водиться, когда именно с ней интереснее всего? И чужие чердаки, набитые разным хламом, и старое пианино в подвале дома, где у них был штаб, на котором по очереди играли Ровена и Лёвка Иванцов, и много чего ещё. А потом всё закончилось – детство закончилось.

– Вот здесь остановимся.

Ровена припарковалась в кустах в густой тени, зашелестели ветки по стеклу, но машина практически не видна, и солнце её не достанет. Остановившись и заглушив двигатель, она открыла багажник, вытащила большой картонный ящик и, порывшись там, бросила Лене свёрток.

– На-ка, держи халат и шлёпанцы, изжаришься скоро в своём дресс-коде.

– А купальник?

– На, не плачь. – Ровена бросила Лене на колени яркие полоски ткани. – Это Тимкиной девочки, но ты тощая, тебе будет в самый раз. Надевай, не сомневайся, он стиранный.

– А ты?

– А у меня бельё чёрное, сойдёт и так. – Ровена стянула топ и юбку, бросила их в багажник. – Давай мигом, я купаться хочу – просто сил нет.

Ровена могла плавать часами. Она не любила море и никогда не стремилась летом во что бы то ни стало поехать к морю, ей всегда хватало реки. Её даже звали так, как звали одну из рек – Рона, и подруга утверждала, что все реки мира – это одна река. Она могла плескаться в воде часами, бродить по берегу или сидеть на парапете Набережной. Лена никогда этого не понимала: река пугала её своим течением, на берегу водились лягушки и змеи, водоросли щекотали ноги, в них тоже водилось всякое, что повергало Ровену в восторг, а Лену – в трепет.

– Ленка, ты чего?

– Ты же знаешь, что я боюсь всего маленького, безмозглого и кусачего.

– Ой, смотри, какая стрекоза!

Словно и нет вокруг гремящего задымлённого города, который делит на две части река. Здесь зелено и тихо, стрекозы кружат над ветками ивняка, растущего по берегу, и над жёлтыми кувшинками, колыхающимися на воде и словно вылитыми из воска.