Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

Удобрений для огорода у тети Моти было очень много, вода рядом в канаве – таскай себе и таскай ведро за ведром. Тетя Мотя использовала буквально каждый сантиметр нашего огородика, придумывала всякие штуки: что-то росло у нее в два яруса, что-то плетистое, например, огурцы поднимались по жердочкам совсем высоко, с меня, тогдашнего, ростом. Талантливый человек была тетя Мотя. Она горячо любила свой огород, и я не раз слышал, как она разговаривала со своими растениями – ласково-ласково, как будто они были ее маленькие дети, те самые, которых не дал ей Бог в ее женской судьбе.

Главными врагами огорода были наши же куры – восемь кур и голенастый красноперый петух по кличке Шах. Наверное, когда давали ему эту кличку, первоначально имелось в виду, что он как шах со своим гаремом, со своими восьмью курами. Может быть это и имелось в виду, но потом напрочь забылось и осталась одна кличка Шах и Шах – безо всяких подтекстов. Сначала куры находились под управлением тети Нюси, но потом и они перешли к тете Моте, решили, что будет правильнее держать и огород, и его врагов в одних руках.

Ни раньше, ни сейчас я не мог ответить на вопрос, почему при территории нашей великой Державы в 11 миллионов квадратных километров иметь большой огород для собственного прокормления было «не положено»? 11 миллионов квадратных километров – это 110 триллионов гектаров. Как известно, в 1 гектаре 100 соток. Если кто не поленится и умножит 110 триллионов на сто, то получатся даже не триллионы. Мне скажут: а тундра, а пустыни, а внутренние моря? Согласен, – отбросьте из 110 триллионов хоть половину! Но и тогда у нас останется много Франций и Англий беспризорной земли, способной прокормить все северное полушарие. А ведь пригодная для сельского хозяйства земля есть и в других странах Европы и Азии. Мне скажут: у нас рискованное земледелие. А я отвечу: труд земледельца рискован на всей планете – везде случаются засухи, наводнения, землетрясения, град, селевые потоки, оползни, ураганы, смерчи, опустошающие атаки полчищ саранчи, не говоря уже об экзотических для нас цунами.

Ну, да бог с ним, что было, то сплыло. Спасибо, что хоть с конца пятидесятых годов прошлого века советская власть стала выдавать по 6 соток неудобий на семью. Ими и спасалась Россия в последние годы советской и в первые годы новой антисоветской власти.

Как я понимал тогда, в детстве, и как помню сейчас, в старости, все бабушки были у меня очень красивые. А тетя Мотя особенно! Наверное, потому, что она была самая молодая среди бабушек. Только она играла со мной в прятки, догонялки, чет-нечет. Наверняка недоиграла тетя Мотя в своем детстве, разодранном в кровь, а то и насмерть Первой мировой, а затем Гражданской войной и последующими оргмероприятиями новой власти, сменившей царскую. Наверное, тете Моте едва перевалило за тридцать. В те времена женщины этих лет уже не считались молодыми, знаменитый «бальзаковский возраст», как символ увядающей женщины, начинался с тридцати. И это понятно: в те времена женщина к этому возрасту, как правило, становилась матерью пяти, а то и семи детей, а ее житейский опыт бывал очень велик.

Хотя тетя Мотя и была невелика ростом, но из-за пропорционального телосложения не казалась маленькой. Бросались в глаза ее несоразмерно большие кисти рук с широкими мозолистыми ладонями. Как я сейчас понимаю, у нее были руки потомственной крестьянки, разбитые тяжелой работой во многих поколениях. Острая на язык тетя Мотя очень любила посмеяться. Она родилась на свет с тонким чувством юмора, своего собственного, а не заемного из анекдотов, и не лезла в карман за словом. Но даже когда тетя Мотя хохотала в голос, ее светло-карие чистые глаза оставались печальными.

«Печаль моя светла, печаль моя полна тобою», – с тех пор как я узнал эту пушкинскую строку, она почему-то навсегда соединилась в моей душе с памятью о веселой тете Моте и об ее печальных глазах. Светла ли была ее печаль? Да, светла. Теперь я точно знаю, что за плечами всех четырех моих бабушек была нелегкая, а порой и страшная Жизнь, но никто из них не ожесточился!

В глазах молодой тети Моти не было столько света, как в глазах старой Бабук, но затаенная в них светлая печаль делала и ее глаза незабываемыми. У тети Моти были правильные черты лица, белые ровные зубы, свидетельствовавшие об отменном здоровье, темно-русая коса до пояса, которую она носила уложенной на голове кольцами. Тетя Мотя хорошо пела. Голосом обладала не звонким, даже чуть-чуть глуховатым и как бы надтреснутым, мягким, душевным, кажется, такие голоса называют «грудными». Она часто пела «Распрягайте, хлопцы, кони, да лягайте спочивать…», «Ой ты, Галю, Галю молодая…». Тетя Нюся была у нас казачкой, тетя Мотя – хохлушкой, тетя Клава – кацапкой. Таким образом, в нашей семье были представлены все три основные ветви русского народа. Что касается Бабук, то я до сих пор не знаю, какой она была национальности: немножко полька, немножко немка или литовка… Не знаю. Вообще, в те времена люди совсем не распространялись ни о своих национальностях, ни о своем происхождении, ни о судьбе своих близких, ни о своей собственной судьбе. Все старались жить как бы без корней, без прошлого, а только маленьким трудным настоящим. В большом ходу было светлое будущее: «вот кончится война…», «вот отменят карточки…», «вот-вот все улучшится чудесным образом – не сегодня и не завтра, но очень скоро…»