Рустем Юнусов - То ли свет, то ли тьма

– Написали о том, что с них собирают деньги на прокорм преподавателей во время государственных экзаменов, но я никогда не поверю, чтобы они сами до этого додумались.

Шеф сделал паузу, пробежал взглядом по нашим лицам. Для него было важно, как каждый из нас относится к его словам.

– Написали с подачи нашего преподавателя, который находится сейчас среди нас.

Он многозначительно взглянул на меня, и не случайно. На протяжении многих лет я в жесткой к нему в оппозиции, к тому же я как-то высказал ему свое мнение относительно поборов со студентов, и он, конечно же, это запомнил.

Работать на кафедре под его началом мне тяжело, ибо мы совершенно разные люди. Добро, обличающее людей в зле, совершенно искренно принимается нашим шефом за зло. Милосердие, смирение, любовь представляются ему чем-то противным, возмутительным. Честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, интриганство, хвастовство, гордость, гнев, месть – все это представляет в нашем шефе густой замес, но он маскируется, произносит речи о порядочности, долге, честности. Не умудренная опытом жизни глуповатая молодежь принимает его слова за чистую монету.

С тех пор как он стал заведовать кафедрой, ее покинул почти весь прежний преподавательский состав – последним Салават Зарифович, очередь за мной. На место опытных преподавателей пришла со школьной скамьи молодежь, и каждого из них шеф, прежде чем взять к себе на кафедру, промерил своей меркой. Для них заведующий кафедрой – свой человек, авторитет. Под его началом они словчили диссертации и многим в карьере обязаны ему.

Наш шеф не глупый человек, но от его порой даже умных речей мне на сердце становится тяжело, вокруг него такая аура, что общение с ним мертвит, выедает душу. Только в случае крайней необходимости я захожу к нему в кабинет.

– Никто деньги студентов не присвоил, все пошло на стол, – продолжил шеф и далее не по бумажке сказал, что с каждого студента на прокорм преподавателей во время госэкзаменов собирали по триста рублей, причем тридцать пять студентов встали в позу и денег не дали. Далее шеф сказал, сколько всего денег собрали и сколько на что пошло по раскладке.

Справку эту ему, стало быть, представила старшая дочь. Она преподает на нашей кафедре студентам ревматологию.

Раньше за питание преподавателей во время госэкзаменов, у нас на кафедре отвечала Гульсина Мингазовна, но в последние два года шеф эту работу перепоручил своей старшей дочери. Гульсине Мингазовне студенты приносили для стола уже купленные на рынке или в магазине напитки и продукты. Теперь же студенты стали вносить «взнос» деньгами.

Преподаватели кафедры слушали шефа молча, никто на него не смотрел и чем больше он говорил, тем все ниже и ниже все опускали головы, а я, глядя на шефа подумал: «Что ни говори, а глядя на некоторых наших профессоров, невольно подумаешь, что В. И. Ленин в свое время не без оснований в беседе с А. М. Горьким известным образом прошелся по интеллигенции».

Шеф закончил говорить. Наступило тягостное молчание.

Тут встает Анна Валентиновна и, обращаясь к шефу, говорит:

– Мы по вашему поручению провели расследование: опросили на потоке студентов и преподавателей с других кафедр, у которых дети закончили в этом году лечфак, и выяснили, что нити идут не к преподавателям нашей кафедры, а в деканат. У вас в университете много доброжелателей.

По лицу шефа пробежала тень. Он в уме в очередной раз прокрутил, кто же это ему «удружил».

– Ну, хорошо, – сказал он, полагая, что принародно обсуждать эту тему в дальнейшем не целесообразно – и без того по университету идут сплетни.

После паузы он изменившимся голосом с чувством добавил:

– Но этого я так не оставлю.

На этом закончился на нашей кафедре очередной учебный год.

Что же до жалобы студентов в правоохранительные органы, то ее, надо полагать, не без участия ректора замяли.

Возможно, господа профессора, прочитав роман, с обидой выскажут мне упрек в том, что я слишком уж требовательно подхожу к описанию изложенных в романе событий; что не учитываю человеческих слабостей, что описания мои тенденциозны и не лишены субъективизма. В ответ на это я позволю себе сослаться на великий авторитет А. С. Пушкина, который в тридцать первом письме к князю Вяземскому писал: «Никто так не любит, никто так не знает, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно писать о себе. Не лгать можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда становится, как с разбега, перед пропастью, на том, что посторонний прочитает равнодушно». (Прим. автора).