Бернхард Шлинк: Женщина на лестнице

Во мне проснулось любопытство, поэтому я справился в книжном магазине насчет изданий о Карле Швинде. Несколько лет назад Франкфуртское художественное объединение устроило выставку его картин и выпустило скромный каталог, больше ничего не нашлось. В живописи я не разбираюсь, поэтому не берусь судить о качестве его картин. Они изображали морской прибой, небо, облака и деревья; интересный колорит; все написано с той расплывчатостью, с какой мне видится мир, когда я снимаю очки. Знакомый и все же немного странный. В каталоге перечислялись галереи, выставлявшие Швинда, и премии, им полученные. Он не был неудачником, но и не добился большого признания, хотя, возможно, считался перспективным. С задней обложки каталога на меня смотрела его фотография: он был слишком крупным для надетого костюма, для стула, на котором сидел, для формата каталога.

Не прошло и недели, как Швинд пришел вновь, опять в сопровождении женщины. Он был действительно очень большой, гораздо крупнее, чем показался мне при первом визите. Рост у меня – метр девяносто, я сухощав, был тогда и нахожусь сейчас в хорошей форме, и ростом он не выше, но так силен и коренаст, что рядом с ним я чувствовал себя едва ли не малорослым.

– Он опять напакостил.

Я догадался, о чем речь, но не хотел опережать моего клиента.

– Что именно?

– Гундлах опять повредил картину. Я два дня корпел над ногой, собирался на третий день закончить работу, но тут обнаружил на левой груди пятно от пролитой кислоты. Краска потекла, запузырилась – надо снять ее, загрунтовать это место заново и переписать.

– А что он говорит?

– Якобы я сам виноват. Он, мол, нашел в моих вещах склянку, которая пахнет так же, как пятно на картине. Он настаивает на реставрации, причем за мой счет, только реставрировать должен другой художник. Мне он больше не доверяет. – Швинд растерянно взглянул на меня. – Что прикажете делать? Я никого не подпущу к моей картине.

– А вы готовы опять исправить поврежденное место? – Я все хуже понимал, как реагировать на события.

– Место? Это не просто какое-то место. Это левая грудь! – Он схватил за левую грудь сидевшую рядом женщину.

Я опешил, но она засмеялась, не устыдившись, не смутившись, а просто весело рассмеялась: губы слегка скривились, на щеках обозначились ямочки. Она была блондинкой, и я ожидал услышать звонкий смех. Но смех получился глуховатым, с хрипотцой, как ее голос. Она сказала: «Карл!» – сказала ласково, как разговаривают с расшалившимся неловким ребенком.

– Я предложил ему поправить картину. Я даже предложил выкупить ее обратно, если угодно – за двойную цену. Но он не согласился. Сказал, что не хочет меня больше видеть.

На сей раз я позвонил Гундлаху. Любезным тоном он выразил сожаление.

– Не знаю, как у него вышла такая оплошность. Понятна его досада и желание восстановить картину в прежнем виде. Я тоже этого хочу, и никто не восстановит картину лучше его. Я ни в чем его не упрекал и не отказывал ему в доверии. Ведь он такой ранимый. – Гундлах засмеялся. – Во всяком случае, по сравнению с людьми вроде вас или меня. Но для художника это, видимо, нормально.

Швинд отреагировал на мое сообщение с облегчением и одновременно с озабоченностью:

– Надеюсь, все обойдется.

Три недели я о нем ничего не слышал. За это время он написал левую грудь заново. Ночью, накануне завершения работы, картина упала на металлический столик, где лежали кисти и краски; на картине остались пятна и появился разрыв.

Гундлах позвонил мне, он был вне себя:

– Сначала кислота, теперь эта напасть… Возможно, он великий художник, однако уж больно неловок. Я не могу заставлять его снова заняться реставрацией. Но я человек довольно влиятельный, поэтому сумею позаботиться, чтобы он перестал получать заказы, пока не отреставрирует картину.

Угроза оказалась излишней. Швинд, явившися ко мне в тот же день, был готов, даже жаждал заняться реставрацией, хотя на нее понадобилось бы от одного до двух месяцев. Но он пребывал в отчаянии.

– А что, если он потом опять…

– Полагаете, это его рук дело?

– Уверен. Неужели художник не сумеет прислонить картину к стене так, чтобы она не упала? Нет, он свалил ее, а потом вдобавок порезал ножом. Кант у столика тупой, он бы не порвал холст. – Швинд горько усмехнулся. – Знаете, где находится разрыв? Вот тут. – На этот раз он не стал трогать свою спутницу, а коснулся рукой собственного живота и паха.