Брюс Кэмерон: Жизнь и цель собаки

Мне нравился мой мир, мой Двор. Я обожал бегать по грязи возле лохани с водой, так что брызги из-под лап пятнали мою шерсть. Мне нравилось, когда все принимались лаять, хоть и не понимал, зачем мы это делаем. Я любил гоняться за Коко, спать в куче собак и нюхать чужие какашки. Много раз я засыпал прямо на ходу, утомленный игрой и довольный до безумия.

Взрослые собаки тоже играли – даже Вожак иногда бегал по двору с куском одеяла в зубах, а остальные собаки бежали за ним и делали вид, что не могут догнать. Мать не играла никогда – она вырыла себе яму за штабелем шпал и обычно просто лежала там. Когда я зашел ее проведать, она зарычала, будто забыв, кто я такой.

Однажды вечером, после обеда, когда собаки разбрелись по Двору, я увидел, как Мать незаметно выбралась из своего убежища и двинулась к калитке. Я жевал резиновую косточку – мне все время хотелось жевать что-нибудь из-за зуда во рту, но тут я застыл и стал смотреть на Мать, которая уселась перед калиткой. Что, кто-то пришел? Я прислушался – если бы у нас был гость, все собаки уже лаяли бы.

Часто по вечерам Карлос, Бобби и другие мужчины сидели за маленьким столиком и болтали, передавая друг другу открытую стеклянную бутылку, из которой доносился резкий химический запах. Впрочем, в этот вечер во Дворе были только собаки.

Мать уперлась передними лапами в перекладины деревянной калитки и ухватила зубами железную ручку. Неужели она будет жевать эту гадость, когда вокруг столько замечательных резиновых косточек? Мать повертела головой направо и налево – никак не могла откусить кусок. Я взглянул на Шустрика, – он крепко спал.

И вдруг калитка неожиданно щелкнула и открылась. Моя Мать открыла ее! Она опустила лапы на землю и плечом распахнула калитку, осторожно нюхая воздух по ту сторону забора.

Потом она обернулась и посмотрела на меня блеснувшими глазами. Я понял смысл: Мать уходит. Я встал, чтобы присоединиться к ней; Коко, лежавшая рядом, лениво подняла голову, поморгала, а потом, вздохнув, снова растянулась на песке.

Если я уйду, то больше не увижу Коко. Я разрывался между верностью Матери, которая кормила меня, учила и заботилась обо мне, и моей новой стаей, в которую входил и мой никчемный братец, Шустрик.

Мать не стала дожидаться моего решения. Она тихо скользнула во мрак надвигающейся ночи. Если я хочу догнать ее, надо торопиться.

Я выскочил из открытой калитки вслед за Матерью, в непредсказуемый мир по ту сторону забора.

Шустрик не видел, как мы уходим.

Ушел я недалеко. Во-первых, я не мог двигаться так же быстро, как Мать, а во-вторых, перед домом росли кусты, которые обязательно нужно было пометить. Мать не ждала меня и даже не оглянулась. Она делала то, что умела лучше всего: незаметно скользила среди теней.

Когда-то, совсем недавно, все, чего я хотел от жизни, – возможности прижаться к Матери; ее язык и ее теплое тело значили для меня больше всего. Теперь, глядя, как она исчезает, я понял: оставляя меня, она делает то, что рано или поздно должны делать все собачьи матери. Мое желание следовать за ней было последним порывом – наши отношения навсегда изменились.

Я еще не опустил задранную лапу, когда Сеньора вышла на крыльцо и остановилась, увидев меня.

– Ого, Тоби, как же ты выбрался?

Если бы я хотел удрать, бежать нужно было бы немедленно. Конечно, я этого не сделал. Я завилял хвостом и подпрыгнул, пытаясь лизнуть хозяйку в лицо. К ее цветочному запаху добавился замечательный аромат жирной курицы. Сеньора пригладила мои уши, и я последовал за ней, очарованный ее прикосновением, к еще незакрытой калитке, за которой дремала безучастная стая. Она легонько протолкнула меня в калитку и вошла следом.

Как только калитка захлопнулась, собаки повскакали со своих мест и побежали к нам. Сеньора гладила их и ласково говорила с ними, а я сердился, что приходится с кем-то делить ее внимание.

Несправедливо: я отказался от Матери, чтобы быть с Сеньорой, а она вела себя, словно я не лучше других!

Когда она ушла, калитка захлопнулась с металлическим лязгом, но она уже не казалась мне непреодолимым препятствием.

Через несколько дней, когда я боролся с Коко, Мать появилась снова. Вернее, мне показалось, что это Мать.

Когда Бобби открыл калитку, я поднял глаза – там стояла дрожащая Мать. Я радостно понесся по двору впереди остальных собак, но, подбежав ближе, притормозил.

Эта самка окраской была совсем как Мать, с черным пятном над одним глазом, коротким носом и короткой шерсткой – это была не Мать. Она присела и описалась, когда мы приблизились, окружив ее. Шустрик подошел к ней и обнюхал под хвостом.