Виктория Хислоп: Остров

– Какого черта, где ты была?! – тут же закричал он.

После того сообщения, которое отправила ему Алексис четыре дня назад и в котором говорилось, что она задержится в Плаке на пару ночей, она ему не звонила. И ее мобильник был выключен.

– Послушай, – начала Алексис, понимая, что была не права, скрываясь от Эда, – мне действительно жаль. Все это очень важно для меня, и я как-то утратила чувство времени. Потом еще приехала мама, и…

– О чем ты говоришь? Куда приехала твоя мама? Так вы там устроили нечто вроде семейного воссоединения или что-то в этом роде и ты просто забыла мне об этом сообщить? Вот уж спасибо!

– Послушай, – снова начала Алексис, – это действительно очень важно…

– Да какого черта, Алексис! – саркастически выдохнул Эд. – Что вообще важнее? Удрать, чтобы повидаться с матерью, к которой ты можешь приходить каждую неделю дома, или провести отпуск со мной?

Эд и не ожидал ответа на этот вопрос. Он уже встал и, повернувшись к Алексис спиной, отправился к стойке бара, чтобы взять себе еще выпивки. Алексис видела весь его гнев и негодование, и пока Эд не вернулся обратно, она быстро поднялась и молча ускользнула. Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы зайти в отель, сложить в сумку одежду, схватить с прикроватной тумбочки пару книг – и написать записку Эду.

Прости, что все так закончилось. Ты никогда не хотел слушать.

Она не добавила ни «любящая Алексис», ни «целую». Это был конец. Теперь Алексис могла признаться себе в этом. Никакой любви не осталось.

Вскоре Алексис уже ехала обратно в Ираклион. Было около четырех часов дня, а она собиралась добраться до города к семи, как раз вовремя, чтобы вернуть взятую напрокат машину и успеть на паром, отходивший в восемь вечера.

Проезжая по ровной дороге, повторявшей изгибы берега и позволявшей наслаждаться прекрасным видом моря, Алексис ощутила прилив настоящей эйфории. Слева от нее все было синим: лазурное море и сапфировое небо. И почему говорят: «Чтобы ты посинел», гадала Алексис. Это же такой прекрасный цвет! Ясное небо и сверкающая вода словно сливались с ее экстатическим чувством благополучия.

Окна машины были опущены, теплый ветер продувал все насквозь, волосы Алексис взлетали за спиной, как некая темная волна, и она громко и страстно распевала «Brown-Eyed Girl», почти не прислушиваясь к звукам кассеты, что крутилась в дешевом магнитофоне автомобиля. Эд ненавидел Вана Моррисона.

Это опьяняющее путешествие длилось чуть больше двух часов, и когда Алексис неслась вперед, выжимая скорость в страхе опоздать на паром, она совсем не чувствовала грусти расставания с Эдом.

Предельно быстро управившись с возвратом машины, Алексис купила билет на паром и взбежала по трапу. Алексис была прекрасно знакома вонь дыма, что приветствовала пассажиров, садившихся на любой греческий паром, но она знала: через час или два она к этому привыкнет. Машины еще продолжали въезжать на палубу, и погрузка товаров тоже не закончилась, все это сопровождалось громкими криками темноволосых мужчин, говоривших на языке, который, к стыду своему, Алексис до сих пор почти не знала. Но в данной ситуации это, пожалуй, и к лучшему. Она увидела дверь, на которой было написано: «Для пассажиров без машин», и с благодарностью скрылась за ней.

Где-то здесь, на пароме, Алексис должна была найти мать. На судне было два больших салона, один для курильщиков, второй, куда менее наполненный пассажирами, для некурящих. Во втором устроилась компания американских студентов, а в первом находились несколько больших семейных групп, возвращавшихся на материковую Грецию после отдыха на Крите. Греки были очень шумными, и казалось, что они ссорятся друг с другом, хотя на самом деле они, скорее всего, просто обсуждали, съесть им сэндвичи сейчас или немного позже. Алексис не обнаружила матери ни там ни там и потому поднялась на палубу.

В угасающем дневном свете Алексис увидела Софию вдали, ближе к носу парома. Она сидела в одиночестве, маленькая дорожная сумка стояла у ее ног. София смотрела на мигавшие вдали огни Ираклиона и на мощные, с арочными проемами стены арсенала – он был построен венецианцами. Крепость XVI века, охранявшая залив, выглядела так, словно ее возвели только вчера.

Днем раньше Алексис изумилась, внезапно увидев свою мать. На этот раз настала очередь Софии широко открыть глаза при виде дочери.

– Алексис! Что ты здесь делаешь? – воскликнула она. – Я думала, ты вернулась в Ханью.