Дэвид Митчелл: Простые смертные

Затем однажды самая противная девчонка в нашей школе – ее все считали очень одаренной – Сьюзен Хиллэдж подстерегла меня, когда я возвращалась из школы домой. Отца Сьюзен отправили с отрядом в Белфаст, и она, зная, что моя мама – ирландка, ткнула меня носом в землю, встала коленями мне на спину и не отпускала, пока я не скажу, что мы держим уголь в ванне и любим ИРА. Но я ни за что не соглашалась так говорить, и тогда она зашвырнула мой портфель на дерево, а потом заявила, что все равно заставит меня расплатиться за товарищей ее отца, которых убили в Белфасте, а если я кому-нибудь пожалуюсь, то ее отец прикажет своему отряду открыть огонь по нашему пабу, и там начнется пожар, и вся моя семья поджарится в огне, и во всем этом буду виновата только я. К слабакам меня даже тогда причислить было трудно, но в политике я все-таки еще мало что понимала, а Сьюзен Хиллэдж нажала на все самые болезненные точки. Я, правда, не сказала ни слова ни маме, ни папе, но идти утром в школу боялась – меня просто тошнило при мысли о том, что может случиться, если эта противная Сьюзен пожалуется своему отцу. И вот ночью, когда я, проснувшись, лежала в теплом кармашке своей постели, я услышала голос мисс Константен; но на этот раз я не просто услышала ее голос – она сама, лично, сидела в кресле у моей кровати, тихонько приговаривая: «Просыпайся, соня, просыпайся!» Она была молодая, с очень светлыми, почти белыми, волосами с золотистым отливом и ярко-красными, как пунцовые розы, губами, которые в лунном свете казались чернильно-фиолетовыми; и на ней было очень красивое вечернее платье. Вообще она вся была как картинка. Наконец я сподобилась спросить, не снится ли она мне, и она сказала: «Нет, я решила сама тебя навестить, потому что ты, моя блестящая, уникальная детка, сегодня чувствуешь себя совершенно несчастной, вот я и хочу узнать, в чем дело». И я, естественно, рассказала ей, как Сьюзен Хиллэдж мне угрожала. Мисс Константен молча меня выслушала, а потом сказала, что всегда презирала таких задир, которые запугивают других людей, и спросила, не хочу ли я, чтобы она как-то исправила сложившуюся ситуацию. Я сказала, да, пожалуйста, но прежде чем я успела спросить, как она это сделает, в коридоре послышались отцовские шаги, и папа приоткрыл дверь в мою комнату. Я тут же зажмурилась, потому что меня на мгновение ослепил свет лампы, горевшей на лестничной площадке, и с ужасом подумала: как же мне объяснить папе, откуда у меня в комнате среди ночи взялась мисс Константен. Но папа почему-то повел себя так, словно никакой мисс Константен в комнате нет. Он спросил, все ли у меня в порядке, и сказал, что ему почудилось, будто из моей комнаты доносятся голоса. Конечно, к этому времени мисс Константен успела исчезнуть, и он никого у меня в спальне увидеть не смог, а я сказала, что мне, должно быть, что-то приснилось, вот я и говорила во сне.

Я и сама потом поверила, что мне все это приснилось. Слышать какие-то голоса – это одно, но совсем другое – когда ты ночью видишь рядом с собой женщину в вечернем платье! На следующее утро я, как обычно, пошла в школу и, к счастью, не встретила по дороге никакой Сьюзен Хиллэдж. Впрочем, ее и в школе не было. А потом вдруг посреди урока примчалась наша директриса – она даже на утреннее построение опоздала! – и объявила: Сьюзен Хиллэдж сбил грузовик, когда она на велосипеде ехала в школу, и она серьезно пострадала, так что теперь мы должны молиться за ее выздоровление. Я так и застыла, услышав это; казалось, вся кровь разом бросилась мне в голову, а потом школьные стены словно вдруг сомкнулись надо мной, и больше я ничего не помню. Не помню даже, как грохнулась в обмороке на пол, сильно ударившись головой.

Вода в Темзе сегодня была какая-то особенно грязная, вся зеленая от тины, а я все шла и шла, уходя от Грейвзенда в сторону Кентских болот. Не успела я оглянуться, как оказалось, что уже половина двенадцатого, а Грейвзенд остался далеко позади и теперь стал похож на какой-то игрушечный макет города. Ветер раздувал клубы дыма над трубами цементного завода компании «Блу Сёркл», и они тянулись друг за другом, точно бесконечная связка носовых платков из кармана у фокусника. Справа от меня ревела автомобильная дорога А-2, уходившая вдаль, за болота. Наш завсегдатай старый мистер Шарки говорил, что эту дорогу проложили прямо поверх старой, построенной еще римлянами в период их владычества; именно по этой дороге до сих пор нужно ехать, чтобы добраться до Дувра и сесть на корабль, отплывающий в одну из стран Континента, как, собственно, поступали и древние римляне. Опоры шоссейных развязок уходили вдаль двойной цепью, а я думала о том, что сейчас там, в «Капитане Марло», папа вовсю хлопочет в баре, если только не пристроил к этому делу Шэрон, которая не прочь будет заработать мои законные три фунта. Теплое и душное утро почему-то тянулось удивительно долго, как три урока математики подряд, и глаза у меня уже болели от яркого солнца, а темные очки я забыла у Винни на кухне – положила на сушилку, когда мыла посуду, да там и оставила. А они, между прочим, стоили целых 14 фунтов 99 центов! Мы их вместе со Стеллой покупали; она еще тогда сказала, что видела точно такие же в одном модном магазине на Карнаби-стрит, только там они были в три раза дороже, и я, конечно, решила, что мне здорово повезло. Я вдруг представила себе, что стискиваю шею Стеллы руками, и от этого у меня руки и плечи сразу как-то онемели. Такое ощущение, словно я и впрямь пыталась ее придушить.