Элизабет Барийе - Ахматова и Модильяни. Предчувствие любви

Иногда перерождение – это уход.

«С чувством вины и волнения я купила билет на поезд. В муках я покидала Россию и в муках туда вернусь. Скажи одно слово, и я не уеду».

Может быть, Модильяни в этот момент закуривает сигарету.

В беззвездном небе большого города Анна ищет оракула. Она старается не смотреть на скульптуры, аккуратно составленные полукругом у дальней стены, тем не менее работы, которую Модильяни сто раз начинал и сто раз бросал, взгляд Анны миновать не может: строгая светлая голова, близняшка из известняка – Ахматова созерцает ее с восхищением и в этот вечер – с тревогой. Поэтесса видит уже не голову богини или царицы, в которой раньше с улыбкой узнавала свой невыносимый профиль; не просто красивую скульптуру, предмет искусства, нет, теперь эта живая и одновременно мертвая голова – совершенно неповторима, она – вещь в себе.

Анна страдает, чувствует что-то новое, все понимает, и понимание причиняет боль. Модильяни получил от Ахматовой то, что хотел. Теперь она может уезжать. Теперь эта удивительная скульптура существует сама по себе, она переживет поэтессу, переживет художника, переживет их обоих.

В середине июля Анна собирает чемодан. Было бы интересно стать свидетелем последней ночной прогулки вокруг Сакре-Кёр, проследить их маршрут до Восточного вокзала, взглянуть на Модильяни и Ахматову, прижавшихся друг к другу на заднем сиденье запряженного лошадьми омнибуса и глядящих на Париж словно с движущегося балкона. Покидать Париж на долгие годы – кошмар, от которого мы избавлены. Прощание на эспланаде вокзала, слова благодарности, обращенные к водителям фиакров, – было бы хорошо обо всем этом здесь поведать, но, увы, Ахматова не написала ни об обстоятельствах, ни о причинах своего отъезда ни строчки. Есть лишь дата – 14 июля 1911-го – тогда Анна еще была в Париже, но уже на чемоданах.

Две недели спустя она присутствует на приеме, организованном на пленэре другом Гумилева, Владимиром Кузьминым-Караваевым, юристом, чья усадьба располагалась в нескольких верстах от резиденции госпожи Гумилевой в Слепнево в Тверской губернии. Анна отправляется туда сразу по возвращении из Парижа.

Когда на вокзале Анну узнает старая горбунья, давным-давно прислуживающая у Гумилевых, она тут же разносит по округе весть: француженка в элегантной шляпке с черной ленточкой возвращается домой к господам. Кажется ли путешественнице, что у свекрови она скорее забудет Париж? Забыть Париж и себя в Париже – такова цель Ахматовой. Заняться шитьем, садоводством, популярным в России собиранием грибов: груздей, сыроежек, белых, подберезовиков. Стереть из памяти очертания силуэта, во всех отношениях чрезмерного для здешних мест. «Моя феерическая худоба», – сказала бы она. «Вам надо поправиться, мой птенчик», – слышит Анна. А за ужином у свекрови ее сосед за столом, заседающий в земстве, спрашивает, не мерзнет ли поэтесса в России после Египта. Какого еще Египта? Тут Анна узнает о том, что дома ее прозвали «лондонской мумией».

Пятнадцатого июля по русскому календарю [58]Владимир Кузьмин-Караваев принимает гостей в своих владениях, включающих реку, вышку для прыжков в воду и теннисный корт. Коля хочет воспользоваться случаем и представить широкому кругу знакомых ту, которую именует молодой супругой. В словах автора «Кенгуру» всегда одновременно слышится и нежность, и легкая ирония. Профессора, жены профессоров, эрудиты-провинциалы – все приветствуют Анну, облаченную в летнее светлое платье. Коля указывает Анне дорогу – под тенистым сводом дрожащей березовой листвы до террасы, где аромат хвои царствует над всеми цветочными запахами, и, наконец, до самой гостиной. Появление Анны под руку с мужем заставляет гостей смолкнуть. Гумилев заранее спланировал эффектный выход – почти как в танце. Теперь завистники могут источать яд сколько угодно. Анна вернулась, Анна отказалась от Парижа, остальное не так уж и важно…

Прошлое? В прошлом. Будущее? Тайна. Настоящее? Подарок! Давайте танцевать, пить, есть, простим кокеткам, мученикам, мучительницам их слабости, завтра мы все всё равно умрем!

В этот летний день Гумилев обуздывает свои эмоции и предстает перед обществом как победитель. Он фанфаронит, нейтрализуя насмешников и навязчивых утешительниц. Гумилев должен всем доказать, что совершенно не похож на рогоносца из дешевой комедии и при любых обстоятельствах сохраняет чувство собственного достоинства, ведь он – большой поэт. Из нескольких стульев и, может быть, пары занавесок он сооружает подобие сцены и, твердо стоя на мускулистых от верховой езды ногах, глядя на публику чуть отстраненно, как того требует случай, Гумилев выбирает несколько стихотворений, затем отвоевывает свое величие. Один из гостей вспомнит о том, каким насмешливым, почти издевательским тоном, на французский манер, как говорят русские, Гумилев декламировал одно из своих новых стихотворений.