Григорий Карьянов - Поэтическая афера

– Ну, тогда все ясно, проходи, расскажешь, – с пониманием проговорил Чернов.

– Позволь представить, это Филатов Александр Игнатьевич, – сказал Зорин и пропустил меня вперед.

– Всегда рад видеть, Чернов, – больше он не сказал ничего, ни имени, ни фамилии, что я сначала принял за невежество, которое новый знакомый мог принять за панибратство, обратись я к нему по фамилии. Но, как оказалось, его это не смущало, он лишь крепко пожал мне руку и позвал всех в комнату. Квартира у Чернова была просторная, с высокими потолками, удобными диванами и креслами, большим столом и шкафом во всю стену, который ломился от множества книг.

– Поэзия, проза? – спросил Чернов, словно это был вопрос, чего желают гости, чая или кофе. Лишь по обращенным на меня взглядам, я понял, что вопрос обращен ко мне.

– Проза, – растерянно ответил я.

– От Зорина можно ожидать лишь прозаиков. Да-с. Но надежда на прекрасных и молодых поэтов, которые переступят порог нашего клуба, живет во мне всегда, – его слова я принял бы за театральный монолог, если бы он не говорил это с долей грусти, и на лицах моих новых знакомых не было столь явного сосредоточения. – Что ж, послушаем Вас сегодня, – и лишь после этих слов он улыбнулся, и все вокруг тоже выдохнули. Напряжение пропало, Ильич с Голубевым начали делить кресло, а Коля с Черновым ушли на кухню за аперитивом, а я принялся разглядывать книги. Я также отметил для себя, что Чернов готов принять к себе всех без исключения и ему на самом деле не важно, откуда ты узнал о его клубе и пишешь ли ты вообще. В гостях у него мог оказаться абсолютно посторонний человек с улицы, и он будет вежлив и внимателен к гостю, так же как и к остальным знакомым. Такая неформальная обстановка лишь располагала к общению, а ощущение, что ты в гостях, оборвалось уже на пороге и больше не возникало у меня никогда.

В комнату вошли Еремин и Покровский, они держались обособленно, беседовали о своем, спорили и не обращали никакого внимания на окружающих. Они были старше нас, старше Чернова в том числе, возможно, им было за тридцать. Между их фразами тянулись минуты, на лицах застыла задумчивость, говорили неспешно. Я вернулся к Владимиру и Ильичу, которые поделили кресла и, казалось, были довольны занятыми местами.

– Что они там так долго? – спросил Ильич, стараясь выглянуть в дверной проем.

– Ты разве не знаешь о постулате кухонного пространства? – спросил Владимир, задумчиво рассматривая бумаги, которые достал из внутреннего кармана своего пиджака.

– Мы это обсуждали в прошлый раз, оставим, – отмахнулся Ильич. – Что за каракули?

– Думаю, какой отрывок сегодня прочесть.

– «Капитан с причала Надежды»? – спросил Ильич, но тот не ответил, а может быть, даже и не услышал, уж больно вдумчиво читал.

Я вышел в коридор и пошел на кухню, это была первая дверь от входа по коридору; уже оказавшись напротив, я вдруг услышал, как скрипнула входная дверь, и повернулся. В квартиру вошла женщина в длинном пальто и шляпе «колокольнице», из-под которой выбивались кудри рыжих волос. Сама женщина была худая, одежда висела на ней, что было так характерно для нынешней моды: длинные платья с застежкой-молнией, или костюмы «труба», названные так за свою бесформенность. В них не подчеркивалась талия, хотя иногда женщины использовали узкие ремни, которые были так же небрежно и свободно повязаны. На шее у нее был длинный, легкий шарф. Она держала в руках веточку вербы и, посмотрев на меня, улыбнулась.

– Чернов! Встречай меня! – крикнула она и раскинула руки в стороны. Тут же с кухни донеслись быстрые шаги, и в коридоре оказались Чернов и Зорин.

– Катенька, дорогая, я уж было подумал, Вы не придете! Как же я рад Вас видеть! Позвольте Ваше пальто, – Чернов подскочил к женщине и помог ей снять пальто. Она оказалась в длинном кремовом платье с рядом черных пуговиц. Чернов, стоит отметить, был человеком высоким, и каково же было увидеть женщину примерно его роста рядом, может, чуть ниже. Сняв шляпу и положив ее на тумбу, она поправила выбившийся локон волос.

– Здравствуйте, Екатерина Федоровна, – поздоровался Зорин и отвел взгляд.

– Николай, какая же я Екатерина Федоровна? Забудьте! – удивилась женщина. – Для Вас я просто Ка-тень-ка! – я тут же вспомнил, как Ильич и Владимир с похожей интонацией называли ее «Катенькой». Теперь я понимал, к чему были эти разговоры. Ей было уже за тридцать, но столь счастливой и красивой женщины мне еще не доводилось видеть. Она действительно очаровывала всех вокруг. С ее приходом появилось ощущение праздника, легкого весеннего ветра. Казалось, по всей квартире пронесся вихрь ее духов из жасмина, а может, и сирени. Она подошла к Зорину и обняла его как очень близкого ей человека. Такие теплые и искренние объятия мы можем видеть на вокзалах, которые происходят между провожающими и убывающими в дальний путь людьми. Мысли о теплых встречах на вокзале не было, это значило бы спокойствие, возвращение. А эти объятия были похожи на трагедию и несли в себе тревогу и долю потери.