Элизабет Джейн Говард - Беззаботные годы

– Смотри, как я еду! – звала она. – Лу , посмотри на меня!

Но Луиза опасалась вызвать недовольство няни, вдобавок до прихода мисс Миллимент оставался почти час, а ей хотелось еще дочитать «Доводы рассудка», поэтому она коротко отозвалась:

– Я все уже посмотрела, – и ушла, вредина, совсем как большая.

В холле Эдвард, получив от Вилли поцелуй, а от Филлис – свой серый хомбург [6]  Мужская фетровая шляпа с продольным заломом. (будь сейчас любое другое время года, она помогла бы ему надеть пальто), взял номер «Торговли лесом» и вышел. Перед домом его ждал черный блестящий «бьюик». Привычная и мгновенная картина: Бракен, только что неподвижный на водительском сиденье, словно восковая фигура, при виде Эдварда вдруг выскакивал из машины, как подстреленный, и возвышался над задней дверцей, открывая ее для пассажира.

– Приветствую, Бракен.

– С добрым утром, сэр.

– На пристань.

– Слушаюсь, сэр.

После этого краткого обмена репликами, каждое утро одинаковыми, если только Эдварду не требовалось куда-нибудь в другое место, все разговоры прекращались. Эдвард удобно устраивался на сиденье и принимался лениво листать журнал, но не читал его, а перебирал в уме дела предстоящего дня. Пара часов в конторе, просмотр почты, потом выяснить, как там шпон из вяза, несколько штабелей которого они закупили у старого моста Ватерлоо. Древесина сушилась уже год, а распил начался лишь на прошлой неделе, и теперь им наконец станет известно, чем обернутся предчувствия Старика насчет нее – удачей или бедой. Любопытно. Потом обед в его клубе с парой ребят с Большой западной железной дороги: Эдвард почти нисколько не сомневался, что результатом обеда станет внушительный заказ на красное дерево. Днем заседание правления компании, Старик, брат, подписать письма, а если останется время выпить чаю вместе с Дениз Рамзи, обладательницей двух достоинств: мужа, часто уезжающего по делам за границу, и отсутствия детей. Но как и любые другие достоинства, эти имели оборотную сторону: располагая избытком свободного времени, Дениз была чересчур влюблена в Эдварда, а ведь между ними и не предполагалось ничего «серьезного», как она выражалась. Может, ему вообще не хватит времени повидаться с ней сегодня, надо же еще заехать домой, переодеться к театру.

Если Эдварда спросить, любит ли он свою жену, он ответил бы, что, разумеется, любит. И не добавил бы, что, несмотря на восемнадцать сравнительно счастливых и комфортных лет и троих очаровательных детей, Вилли, в сущности, не поклонница интимной стороны жизни. Довольно распространенное явление у жен: один товарищ по клубу, бедняга Мартин Слокомб-Джонс, однажды поздно вечером после бильярда и обильных возлияний превосходного портвейна признался, что его жена настолько ненавидит это , что подпускает его к себе, лишь когда хочет ребенка. А ведь она чертовски привлекательная женщина и вдобавок, по словам Мартина, прекрасная жена. Во всех прочих отношениях. У них уже пятеро детей, и Мартин сомневался, что ей захочется шестого. На его беду, Эдвард посоветовал ему поискать утешения на стороне, но Мартин лишь уставился на него скорбными карими глазами и возразил: «Но ведь я люблю ее, старина, и всегда любил. Ни на кого больше даже не глядел. Ну, вы же знаете, как это бывает». И Эдвард, который не знал, ответил, что само собой, знает. Так или иначе, этот разговор послужил ему предостережением насчет Марши Слокомб-Джонс. Ну и пусть: хоть он и был непрочь приударить за ней, найдется много других девчонок, за кем можно приударить. Какой же он все-таки счастливчик! Вернулся из Франции не только живым, но и сравнительно невредимым! Правда, зимой грудь иногда пошаливала после жизни в окопах, над которыми, бывало, неделями висел газ, но в остальном… А после возвращения он сразу приступил к работе в семейной компании, познакомился на одном из званых вечеров с Вилли и женился на ней, как только истек срок ее контракта с балетной труппой, а сама она согласилась с требованием Старика раз и навсегда бросить карьеру. «Нельзя жениться на девчонке, голова у которой забита другими вещами. Плох тот брак, который женщина не считает своей единственной карьерой».

Конечно, взгляды у Старика сугубо викторианские, но, так или иначе, этим многое сказано. Глядя на собственную мать, а на нее он смотрел нечасто, но с большой любовью, он видел в ней точное отражение отцовских взглядов: женщину, которая невозмутимо справлялась со всеми семейными обязанностями и в то же время не растеряла страстных увлечений своей молодости – занималась и работой в саду, который обожала, и музыкой. Даже теперь, когда ей перевалило за семьдесят, она была еще в состоянии исполнять дуэты с профессиональными музыкантами. Не умея распознавать изощренные и глубокие нюансы темперамента, отличающие одного человека от другого, он и впрямь никак не мог понять, почему Вилли не в силах быть такой же счастливой и всем довольной, как Дюши. (Викторианская склонность его матери к простой и скромной жизни – никаких роскошеств в еде, никаких излишеств и претензий во всем, что касается ее собственной внешности или убранства дома, – давным-давно снискала ей прозвище «Дюшесс», которое ее дети сократили до «Дюш», а внуки удлинили до «Дюши»). Ну а он никогда и не запрещал Вилли иметь собственные увлечения: заниматься благотворительностью, ездить верхом и кататься на лыжах, загораться желанием учиться играть на всевозможных музыкальных инструментах, осваивать рукоделие: прясть, ткать и так далее, а когда думал о женах братьев – Сибил слишком ученая, Зоуи слишком капризная, – ему казалось, что он неплохо устроился…