Роберт Шареноу - Берлинский боксерский клуб

– Что с тобой случилось? – спросил он.

Зная, что он хорошо ко мне относится, потому что по истории я успевал лучше всех в классе, я чуть было не сказал ему правду. Но в последний момент испугался, как бы герр Бох, узнав, что я еврей, не изменил своего отношения ко мне и не начал ставить мне плохие отметки. Я же не знал, какие у него взгляды – о политике он никогда ничего не говорил.

– Упал с лестницы, – проговорил я, с трудом шевеля распухшими губами.

– Штерн, я слышал несколько голосов. Кто еще здесь был?

– Просто упал с лестницы, – повторил я. – Не беспокойтесь, герр Бох, со мной все в порядке.

Не дожидаясь продолжения расспросов, я сбежал вниз по лестнице. Я бы не очень удивился, окажись, что Герц с приятелями поджидают меня на первом этаже. Но, к счастью, вестибюль за дверью был пуст. Я вздрогнул и физически ощутил, как отступает страх. Из глубины груди у меня вырвался стон. Хотелось разрыдаться, выплакать весь случившийся со мной кошмар, но я заставил себя сдержаться. Пора было спешить – я и так уже опаздывал на час. Выплюнув в сточную канаву выбитый зуб и скопившуюся во рту кровавую слюну, я побежал домой.

В подъезде и потом на лестнице я старался не шуметь. Мы жили в тихом приличном районе города в просторной четырехкомнатной квартире на верхнем, четвертом этаже дома, в котором было еще три квартиры, занимавших, как и наша, по целому этажу. Родители уже ушли в галерею готовиться к вернисажу, а сестра и наша домработница фрау Крессель дожидались меня дома. Перед тем как показаться им на глаза, мне надо было незаметно пробраться в ванную и привести себя в порядок. Я как мог осторожно повернул ключ в замке – в механизме что-то несколько раз щелкнуло, но, к счастью, совсем тихо. Дверь тоже отворилась почти бесшумно. В прихожей было темно и пусто; в коридоре, ведущем к гостиной, – чуть светлее.

Но едва я переступил порог, у меня под ногами оглушительно заскрипели половицы. И уже мгновение спустя я услышал негромкое:

– Воробей? Воробей, это ты?

Моя сестра Хильди звала меня Воробьем, а я ее – когда хотел подыграть – Крохой. Так звали героев ее любимой, выходившей отдельными выпусками повести в картинках – «Приключения Крохи и Воробья» Отто Берга. Кроха была маленькой мышкой в кожаных шортах на лямках; Воробей, никогда не снимавший фетровой тирольской шляпы с пером, выглядел рядом с ней настоящим здоровяком. Приятели попадали в забавные переделки, пытаясь всеми правдами и неправдами раздобыть себе пропитание и перехитрить герра Фефельфарва, толстого начальника железнодорожной станции, на которой они жили.

Мне-то, как почти всем мальчишкам, больше нравилось читать книжки Карла Мая про ковбоев и индейцев, но для Хильди словно свет клином сошелся на этих Крохе и Воробье. Она без конца придумывала игры, в которых отводила мне роль отважного и могучего Воробья, бесстрашно взмывающего ввысь, чтобы высмотреть что-нибудь съестное или спастись вместе с другом от опасности. Сама она была Крохой, находчивой мышкой, умеющей найти выход из самого затруднительного положения и до умопомрачения любящей сладости. Я надеялся стать художником-иллюстратором, и потому без устали придумывал и рисовал для Хильди картинки про Кроху и Воробья, изобретая им новые похождения и трюки.

Росту в Хильди, которой уже исполнилось восемь, было от силы метр двадцать. Она вся пошла в нашего отца: такие же черные кудри и такой же крючковатый нос, только пока еще маленький. Жутко близорукая, она уже в нежном возрасте носила толстые очки. Мне нравилось воображать, что из-за дефекта зрения Хильди весь мир видит не так, как все, а в чем-то и вовсе наоборот. Она, например, всегда была весела и жизнерадостна – даже когда для радости не было ни малейшего повода. И обо мне она имела чрезвычайно искаженное представление. Она считала меня сильным, умным, надежным, красивым героем, чьи умственные и физические способности практически не знают границ. Поэтому мне меньше всего на свете хотелось сообщать ей, что школьные товарищи только что использовали меня вместо боксерской груши и плевательницы.

Я закрыл за собой входную дверь и попытался поскорее прошмыгнуть в ванную, расположенную в дальнем конце коридора.

– Где ты ходишь? – спросила Хильди, высунувшись в коридор. – Нам с тобой еще вино готовить.

Я ниже наклонил голову, чтобы спрятать лицо, и поспешил в сторону ванной.

– В школе вляпался. Дай умоюсь, и тогда займемся вином.