Тамара Земляная - Дом, в котором нет никаких подвалов

– Есть еще, конечно, Маноло, но он живет вместе с остальными мексиканцами коммуной, и у них там один телефон на целую кучу семей, и к нему вечно подходит какая-нибудь не говорящая по-английски бабушка. Можно было бы съездить на велосипеде, это всего два квартала, но ради лампочки, и не зная, не на рейсе ли он… Проще дождаться Крейга. Эти типовые лампочки висят слишком высоко…

Ланс сказал:

– Я достану.

– Перевесишь патрон пониже?

– Нет, просто поменяю.

Хотел сказать: «И впредь буду менять», – но почему-то поперхнулся этими словами. Ее высокие друзья, знание об обычаях мексиканской местной коммуны, знакомство с соседями – такие обычные и незначащие вещи – почему-то только сильнее закручивали тугой узел внизу живота.

Хуже стало, когда они вышли на улицу: она кивала направо и налево, останавливалась поговорить с тем или другим, а он нависал над ее плечом угрюмой серой птицей. Когда они остановились перед магазином одежды, Ланс замер в нерешительности. Ему казалось странным зайти туда, ему казалось, что все сразу поймут, увидев его обритую голову, его пальто – из которого он вырос за семь лет – откуда он прибыл. Прогонят с позором, осмеют публично. А если даже и пустят, то непременно зайдут в кабинку и увидят его шрамы, и тогда, тогда…

«Я сделал все правильно. Я сделал все, что должен был», – сказал он себе и выдохнул, но нервозность не проходила.

Летти вдруг взяла его за руку. Он наткнулся на ее поддерживающий взгляд, и почувствовал, как плавится, обугливается его шкура: она снова была с ним, как когда-то.

Летти сказала:

– Все хорошо.

Они вошли в магазин. Белый пол, покрытый неровной плиткой, компенсировал свою неказистость сверкающей чистотой. На плоских белых вешалках висела одежда, которая даже не старалась казаться лучше, чем есть – и так купят. Окна наполовину были заклеены матовой бумагой, и яркий солнечный свет падал откуда-то сверху, как в храме.

– Миссис Финч, добрый день. Познакомьтесь, это мой брат, Ланселот Самерсен, – сказала Летти в десятый раз за это утро, – он вернулся из Калифорнии. Там совсем другой климат. Ему бы подобрать что-то по погоде на первое время…

Миссис Финч – подтянутая, стройная женщина с сухим лицом и резко очерченными губами, начала расспрашивать Ланса про размеры, но Летти, словно чувствуя, что разговоры ему в тягость, умело перехватывала все вопросы.

– Какая тебе больше нравится?

Перед ним на прилавке легли две рубашки: светло-голубая из льна и более строгая зелёная, из хлопка. Ланс замер. Выбор – то, чего он был лишен очень долгое время. Рубашки не значили ничего, но сама возможность решить – стоила всего. Он хотел продлить это мгновение, оставить вопрос повисеть, дать себе время насладиться тем, что остальные ждут его ответа, но Летти истолковала его молчание по-своему и дипломатично сказала:

– Мы возьмем обе.

Когда они вышли из магазина с пакетами в руках, Летти обернулась к нему и сказала нежно:

– Я понимаю, тяжело. Я помню – эту растерянность, эту свободу. Ничего, ты привыкнешь. Я же привыкла. Я тебе помогу.

Растроганный, Ланс шагнул к ней, перебросив пакеты на запястье, притянул к себе, обнял за плечи, сгорбился, уткнулся лицом в ее шею. Утренний золотой свет проходил через них, как если бы они были призраками. Копошились голуби, зеленели травы сквера, прохожие безлюбопытно шли мимо.

Когда он оторвался от нее, она слабо сказала:

– Не делай так больше. Люди смотрят.

Когда Ланс вкрутил лампочку в ванной, первое, что он увидел, когда слез с табуретки – стакан для щетки и зубного порошка. В стакане стояли две щетки. На мгновение ему показалось, что вторая щетка – маленькая, но она просто была светлее, и в полумраке сливалась с белым фаянсом раковины.

Он сел на край ванной, попробовал закурить – по тюремной привычке все носил сигареты с собой, в нагрудном кармане, потому что часто расплачивался ими за мелкие услуги или просто курил в свободную минуту. Но сейчас пламя все никак не хотело возгораться, потому что пальцы сделались трепещущими, бумажными на ветру, и он впустую тратил газ зажигалки. Наконец, ему удалось добыть огонь, поднести его ко рту, не опалив щетину и бровь.

Он выкурил три сигареты, в остатках бычков собирая решимость для самого страшного вопроса в его жизни.

Он смыл их всех в унитаз, и глядя на то, как они уплывают, сметенные беспощадной волной, понял, что сильнее и хладнокровнее он не станет, даже если выкурит еще три пачки. Тогда он вышел на кухню и спросил, глядя в ее затылок, как будто стрелял подло, в упор, в спину: