Джайлс Кристиан - Ворон. Сыны грома

Монах усмехнулся, и я подумал, не размазать ли мне его усмешку заодно с головой, но вместо этого ответил ему улыбкой. Хоть Эгфрит и считал меня порождением нечистой силы, никчемным, как улиточья слизь, в нем было что-то, что начинало мне нравиться. Или нет. Скорее, этот человечек меня забавлял.

– Твоему богу потребуются сильные ручищи, монах, если он хочет повытаскивать из нас чертей, – сказал я, указав на своих товарищей-викингов. – Может, дьявол прячется под мышкой у Брама или залез поглубже в задницу к Свейну.

– У греха нет убежища, юноша, – наставительно произнес Эгфрит. В этот миг «Змей» подпрыгнул на своенравной волне. Священник пошатнулся, но все же каким-то образом сумел удержаться на ногах, не касаясь Йормунганда. – Грех искупается смертью, но Господь через сына Своего Иисуса Христа даровал нам вечную жизнь!

– Ворон, о чем скрипит этот человечишка? – спросил Свейн Рыжий, поворачиваясь ко мне и склоняя набок тяжелую голову.

Он драл густые огненные волосы новым костяным гребнем, как видно, позабыв, что у старого от такой работы поломались зубцы. Я никого не встречал выше и мощнее Свейна. Он был грозным воином, не любившим лишних слов, и сейчас смотрел на отца Эгфрита, как охотничий пес, закаленный в бою, смотрит на игривого щенка. Я ответил по-норвежски:

– Говорит, его бог хочет поискать Сатану у тебя в заднице. Я сказал, что тебе это придется по нраву.

Все викинги засмеялись, однако сам Свейн нахмурился, сведя рыжие брови над грушевидным носом.

– Мне не жаль того, что выходит из моей задницы, ни для монаха, ни для его бога. Так и передай, – огрызнулся великан. Под новый взрыв хохота он взял себя за правую ягодицу и пернул так, что даже Ран на дне морском должна была слышать. – На тебе, раб Христов. Бери, пока теплое.

Улыбка еще не сошла с моего лица, когда я поймал взгляд Кинетрит. Стиснув зубы, я обругал себя бревном. Зеленые, как плющ, глаза англичанки были холодны и тяжелы, словно в моих она увидела отражение ужасов, разорвавших на части ее жизнь. Эти воспоминания опалили ей душу, как огонь опаляет шелк. Ее лицо, бледное и осунувшееся от морской болезни, все равно было прекрасно. Она медленно смежила и раскрыла веки, как будто искала свободы в небытии, а потом отвернулась и стала смотреть на далекий берег, к которому, скользя, приближался «Змей». В день сражения с валлийцами эта дева, тонкая, как молодая березка, почти что вынесла меня с поля брани, когда я слишком ослаб, чтобы нести себя сам. Вдвоем мы укрылись в дупле дуба. Она зашила рану на моем плече, кормила меня ягодами и стерегла от врагов. Но отец ее предал нас, и теперь, готовясь ступить на франкийский берег, Кинетрит, конечно, знала, что Эльдреду грозит скорая встреча с нами и что для этой встречи мы приготовили холодную острую сталь. Любой мужчина на борту нашего судна, не считая, пожалуй, отца Эгфрита, был в бою искуснее меня, поэтому честь убить английского червя вряд ли могла достаться мне. И все же я мечтал сразить его своим мечом, ведь он предал моего ярла и причинил боль Кинетрит, а сам я (и это главней всего) был молод и тщеславен. «Возможно, когда олдермен будет мертв, – думалось мне, – Кинетрит обретет покой. А возможно, она меня возненавидит».

– Рифьте [10]парус, ребята! Нам лучше замедлить ход, если только вы, сукины дети, не готовы поклясться на молоке ваших матерей, что у этих франков нет в море подводных скал! – прокричал Улаф, стоя у румпеля.

Шестеро викингов истово взялись за дело: видно, они почувствовали облегчение оттого, что у них наконец-то появилась работа. Двое отвязали фал [11]и приспустили парус: «Змей» сразу пошел медленней. Другие четверо ровно и туго подкатали нижнюю часть полотнища, затем закрепили ее короткими талрепами. Стоявшие у фала сделали несколько размеренных рывков, заставив выцветший красный парус вновь подняться и с громким треском расправиться на ветру. Все это заняло не больше времени, чем нужно человеку, чтобы опорожнить кишки. Улаф невозмутимо наблюдал за своими людьми, нисколько не удивленный их ловкостью. Он был сподвижником ярла Сигурда, его другом и самым надежным капитаном, первым среди его волков, первым, кто посвятил ему свою жизнь и свой меч. На корабле Улафа по-свойски звали Дядей: он был старше и опытнее всех, не считая Асгота, Сигурдова жреца.

Еще до того, как желтые лучи солнца коснулись западной стороны моря, Улаф, Сигурд и Кнут сошлись на корме и до сих пор держали совет. Между тем неуловимое огненное шипение воды уже возвещало конец дня. Пришло время бросить якорь, пока «Змей» не наскочил на подводные камни. Рулевой Кнут направил нос нашего дракона к месту, называвшемуся Байе. Мы должны были развернуться против ветра, на восток, иначе нас могло пронести мимо устья Секваны, и тогда «Змею» пришлось бы медленно и тяжело возвращаться на север, борясь с волной. Это помешало бы нам поймать «Фьорд-Эльк», прежде чем тот войдет в реку.