Жан-Мишель Генассия - О влиянии Дэвида Боуи на судьбы юных созданий

– Не сейчас, потом посмотрим.

Я не буду особо гоношиться, пианино – не настоящая работа, только дополнительный приработок. Здесь я ужинаю. И у меня право на две порции спиртного (причем я пью что хочу). Мне плевать на зарплату, я протестую из принципа.

Я играю.

Я счастлив каждый вечер, с половины восьмого до половины одиннадцатого в будни, до половины двенадцатого по пятницам и субботам.

А часто до полуночи.

Кое-кто может подумать, что я лишен честолюбия и довольствуюсь малым. Это не так. Я не витаю в облаках и осознаю свой уровень. Когда с трудом читаешь ноты, когда интуитивно выбираешь более легкие и приятные на слух мелодии, когда любишь только попсу и к тому же считаешь Нино Рота, Эннио Морриконе и Элтона Джона величайшими композиторами нашего времени, другими словами, более интересными, чем Шопен или Лист, а их музыку куда более волнующей и берущей за душу, то надеяться особо не на что. Классическая музыка мне глубоко претит. Нет ничего скучнее, чем концерт в Плейель [15] Плейель – концертный зал в Париже, один из самых больших залов в мире. . Если только вы не настроились подремать, разумеется. А я играю каждый вечер. Мне еще и платят за работу. Я устроился куда лучше, чем большинство пианистов, которые вкалывали по шесть часов в день на протяжении двадцати лет, чтобы потом прозябать на пособие по безработице или, озлобившись на весь свет, закончить карьеру преподавателем музыки в каком-нибудь заштатном коллеже. Конечно, никто не приходит специально из-за меня, для них музыка – фон, они начинают слушать, между десертом и сыром, но какая разница, если в этот момент они ненадолго прикрывают глаза, отдаваясь мелодии, и на краткое мгновение счастливы. Ко мне каждый вечер подходят посетительницы – поблагодарить, и делают со мной селфи, просят сыграть любимый отрывок, который навевает на них воспоминания, многие аплодируют, другие целуют, а некоторые подсовывают номера своих телефонов, заговорщицки подмигивая.

Но я стараюсь не смешивать работу и чувства, иначе рискую все испортить. Обслуживающий персонал должен уметь держать дистанцию, верно? Очень скоро я с удивлением заметил, что посетительницы принимают меня за женщину. В этом специфическом месте – отныне это установленный факт, сама очевидность – они смотрят на меня, улыбаются, разговаривают при мне, как если бы я был одной из них, потому что, когда я сижу за своим пианино, с моей мягкой повадкой, манерой заправлять довольно длинные волосы за ухо, в черной шелковой рубашке и смокинговом пиджаке, ничто в моем облике не может вызвать сомнений. Я обожаю эту двусмысленность и всячески ее поддерживаю, ничего специально не делая, просто оставаясь самим собой, вот за что я люблю это место. Я эквилибрист на канате, натянутом над пропастью, некий играющий пианист… или пианистка.

Поди знай.

А в те вечера, когда никто меня не замечает или не аплодирует, я все равно счастлив. И в те вечера, когда никто не подумал оставить чаевые, тоже. Наверно, жаль, что такое случается все чаще. Видимо, дело в кризисе. Невелика важность, я играю не ради бабок, а для себя, и поэтому мне хорошо. Других амбиций у меня нет. Ни в смысле престижности работы, ни в смысле хорошей ее оплаты. Я только надеюсь сохранить это место подольше.

Последние два года, что я работаю здесь, я вижу Стеллу чаще, чем Лену, и так даже лучше. Рядом со Стеллой жить легко, она не старается вас изменить, никогда не нападает и принимает таким, какой вы есть. У многих детей проблемы с родителями, похоже, это в порядке вещей. Только не в моем случае. У меня нет проблем с матерью.

Проблема – сама мать.

Такое ощущение, что она постоянно воюет со всем миром. Была надежда, что с возрастом это пройдет. Оказалось, мы тешились иллюзией; если и возникает впечатление, что она образумилась, то на самом деле только потому, что мы мало видимся, а значит, меньше времени и поводов для трений. В воскресенье, когда мы собираемся вместе и она заводит свои обличительные речи, я поступаю, как Стелла: стараюсь не реагировать и дать ей побушевать вволю, чтобы не лить воду на ее мельницу. В общих чертах, она ненавидит обывателей, богачей, бедняков, верующих, чиновников, тусовщиков, спортсменов, тех, кто получает социальную помощь, а также индюков и гусынь. В последние две категории она помещает гетеросексуалов – в сумме наберется немало народа, которые в ее глазах воплощают все самое гнусное и тошнотворное на этой земле. Стоит ей о них заговорить, как она не может скрыть ни своего отвращения к этому мерзкому действу, ни вечного презрения к обитателям птичьего двора. Только гомосексуалы обоих полов достойны ее расположения, даже если они богачи, тусовщики или спортсмены. В Стелле нет этой агрессивности, она вполне терпима, ей просто плевать. Следует признать, проблема возникает редко, потому что их парочка встречается практически только с гомосексуалами. Даже по работе.