Array Антология - Одесская антология в 2-х томах. Том 2. Этот город величавый был написан, как сонет… ХХ век

Из Аркадии выбраться труднее, чем из ада. Извозчиков нет…

Когда подходишь к извозчику и сперва требуешь, потом просишь, умоляешь его:

– Отвези в город!..

Извозчик издевается:

– А чего же вы не наняли туда и обратно? Хитрые вы, господин, 8 рубликов до города…

И если вы уже соглашаетесь на его дьявольские условия, он вдруг заявляет:

– А я занят и не могу ехать!

– Да как же ты, каналья, торговался, если ты занят?…

– А я думал, что вы не дурак и не дадите 8 рублей… А вы дали… Нет, не поеду…

Тогда публика пускается бегом на Малый Фонтан… Там конка… более доступна.

Ждут час, два: нет мест. Скоро уже последние конки…

Остроумные люди предлагают единственный выход:

– До юнкерского дойдем, а оттуда пешком!..

Однако не все соглашаются на такой компромисс… Многие отправляются большими партиями вперед:

– Захватим места, приедем сюда обратно, а отсюда уже в город.

И идут, идут… обыватели по направлению к городу…

Но встречные конки все заняты теми, кто ушел еще дальше и раньше захватил место…

Идут все вперед. Наконец на половине дороги до города совершают нападение на конку и овладевают ею… и едут назад на Малый Фонтан.

Кондуктор, очевидно, знает нравы одесситов, потому что кричит:

– Господа! Платить нужно! Даром не повезут!

Но одесситы рады уплатить еще по гривеннику, лишь бы хотя бы рикошетом добраться до города…

По дороге толпа алчущих!.. Они рыдают, они предлагают полжизни за место, но вагоны полны…

И когда конка подъезжает к Малому Фонтану, она уже полна захватившими места раньше, и публика, ожидающая конку, шлет проклятия року…

Ночью возвращаются домой смельчаки, доехавшие в Аркадию, возвращаются разбитые, усталые, измученные…

– Прогулка была прекрасной, – рассказывают они назавтра своим кредиторам, а втайне надеются: «А ну-ка, рискни и ты! Поезжай! Пострадай!.. Помучайся!.. Будешь ты меня помнить!..»

1910-е

Был июль, пять часов пополудни и страшная жара. Весь каменный огромный город дышал зноем, точно раскаленная печь. Белые стены домов сияли нестерпимо для глаз. Асфальтовые тротуары размягчились и жгли подошвы. Тени от акаций простерлись по плитяной мостовой, жалкие, измученные, и тоже казались горячими. Бледное от солнечных лучей море лежало неподвижно и тяжело, как мертвое. По улицам носилась белая пыль.

В это время в одном из частных театров, в фойе, заканчивала свою Очередную работу небольшая комиссия из местных адвокатов, которая взялась бесплатно вести дела жителей, пострадавших от последнего еврейского погрома. Их было девятнадцать человек, все помощники присяжных поверенных, люди молодые, передовые и добросовестные. Заседание не требовало никакой нарядности, и потому преобладали легкие, пикейные, фланелевые и люстриновые костюмчики. Сидели, где кому пришлось, по двое и по трое, за мраморными столиками, а председатель помещался за пустующим прилавком, где раньше, еще зимой, продавались конфеты.

Зной, лившийся в открытые окна вместе с ослепительным светом и уличным грохотом, совсем изморил молодых адвокатов. Заседание велось лениво и немного раздраженно.

Высокий молодой человек с белыми усами и редкими волосами на голове, председатель собрания, сладострастно мечтал о том, как он поедет сейчас на новом, только что купленном велосипеде на дачу и как он быстро разденется и, еще не остывший, потный, бросится в чистое, благоуханное, прохладное море. При этих мыслях все его тело расслабленно потягивалось и вздрагивало. В то же время, нетерпеливо передвигая перед собою бумаги, он говорил вялым голосом:

– Итак, господа, дело Рубинчика ведет Иосиф Морицович. Может быть, у кого-нибудь есть еще заявления к порядку дня?

Самый младший товарищ-маленький, толстенький, очень черный и очень живой караим – произнес вполголоса, но так, что его все услышали:

– К порядку дня теперь самое лучшее квас со льдом…

Председатель взглянул на него строго, вбок, но сам не мог удержаться от улыбки. Он уже вздохнул и даже положил обе руки на стол, чтобы подняться и объявить заседание закрытым, как театральный сторож, стоявший у дверей, вдруг отделился от них и сказал:

– Ваше благородие… там пришли каких-то семь. Просют впустить.